Не возжелай мне зла

– Ты когда-нибудь видела, как кузнец делает медную кастрюлю?

– Зачем это мне, сестра?

– А я тебе объясню зачем, Скарлетт. Смотри. В правой руке у него молоток, он стучит им снаружи, а левой рукой придает форму изнутри, мягко, но настойчиво. Вот так и Бог будет лепить из тебя человека.

Через несколько дней сестра Мэри-Агнес перестала называть меня первым именем.

– Скарлетт – это не имя, это цвет.

Она стала звать меня Оливией, вторым именем, которое выбрал отец, потому что я родилась 10 июня, в день святой Оливии, которая считалась покровительницей музыки. Она жила в девятнадцатом веке, и у меня с ней ничего не было общего, но это имя мне нравилось больше, чем Скарлетт, а поскольку в последние десять лет между первым именем и фамилией я вписывала его, оно не воспринималось мной как чужое. Просто мне казалось, что я все та же я, но другая.

С Гейбом мы больше не встречались. Я узнала, что тот фермер все-таки схватил его, и очень беспокоилась. Наверное, думала я, его поймали, потому что он искал меня и не успел убежать. Его обвинили в умышленном причинении ущерба чужому имуществу – мальчишки вытащили на лед две лодки этого фермера, лед не выдержал их тяжести и провалился, и обе лодки утонули. Думаю, это случилось еще до того, как там оказался Гейб, но он все взял на себя. Я переживала, что его посадят в тюрьму и он подумает, будто я его бросила, но не осмелилась нарушить обещание, данное Деклану. Однако через несколько месяцев до меня дошел слух, что Гейба осудили условно и он уехал к дядюшке в Корк, чтобы спокойно закончить школу.

Окажись на моем месте мать, обожавшая драмы, она бы себя, бедняжку, очень жалела и, обмотавшись шалью, подолгу стояла бы на краю скалы и смотрела вниз, но я была не такая и понимала, что я обыкновенная девчонка и в истории этой нет ничего сверхъестественного, просто я немного сбилась с пути истинного. Особым умом я не отличалась, зато обладала чуть ли не фотографической памятью, а сестра Мэри-Агнес уж позаботилась о том, чтобы я запомнила побольше материала. Впрочем, очень скоро ее услуги не понадобились, просто мне самой понравилось учиться. А потом пришло письмо, где сообщалось, что меня приняли на медицинский факультет университета, и прежде всего я поделилась новостью с Декланом. Он прочитал письмо и долго потом сидел, уставившись на него, и улыбался так, словно исполнилась его самая заветная мечта в жизни, а я тут вовсе ни при чем. Отцу я рассказала, что меня приняли на медицинский факультет, когда он был в пабе. Он влез на стол и объявил всем своим дружкам, что его дочь далеко пойдет, что ее ждет блестящее будущее, и заказал всем выпивки. Матери я попросила ничего не говорить, так как знала, что на нее это не произведет впечатления. В последнее время мы с ней и так почти не виделись, и я не хотела, чтобы она явилась и снова стала трындеть, что я вечная неудачница и из меня все равно ничего не выйдет.

Перед моим отъездом Деклан и Эйслинг обвенчались в местной церкви. На ней было белое платье с юбкой до пола и с рюшами, а на голове венок из роз. Если бы меня спросили, что такое счастье, я бы рассказала про Деклана и Эйслинг; это поистине счастье – стоять, как они, на паперти церкви, взявшись за руки. В тот же вечер я села в автобус и уехала в Эдинбург искать свое счастье.

12

Дверь в подъезд скрипит и громко захлопывается. В коридоре слышатся шаги. Стихают у двери, недолгая пауза, – наверное, она заметила мои туфли, – я успеваю сделать глубокий вдох и приготовиться. Заходит Эмили. Наши взгляды встречаются. Она нисколько не смущена. Закрывает за собой дверь и улыбается.

– Здравствуйте, Оливия, – говорит девушка.

Она снимает через голову холщовую сумку и аккуратно ставит рядом с обувью.

– Спасибо, что пришли.

Молчу, жду, что будет дальше. Посторонних людей здесь нет, и я спокойна. Передо мной все та же Эмили Джонс: милая и добрая, стройная и хрупкая, ростом всего около пяти футов. От нее не ждешь никакой угрозы. И лишь приглядевшись как следует, вижу: да, это, пожалуй, Кирсти Стюарт. Очень похожа на родителей: миндалевидные глаза матери, ее же широкий рот, цвет глаз и волосы отцовские.

– Мне очень неловко, – начинает она. – Но, думаю, прикидываться собственной сестрой-двойняшкой нет никакого смысла.

– Пожалуй, – улыбаюсь я. – И как прикажешь теперь тебя называть, Эмили или Кирсти?

– Кирсти, – не задумываясь, отвечает она. – Никак не привыкну к имени Эмили. Не чувствую себя ею. Все равно пробивается Кирсти, понимаете?

– Понимаю, – хмыкаю я. – Еще как понимаю. Ты знаешь меня как Оливию, но в детстве все меня звали Скарлетт, а ирландские родственники до сих пор так зовут.

– Правда? – удивляется Кирсти, берет кресло и ставит его передо мной, совсем близко, всего в трех футах. – А зачем вы поменяли имя?

– С таким именем трудно жить, нужно все время пыжиться, вставать на цыпочки, чтобы оправдать его.