Небо в огне

— Неважно. — И, немного погодя, прибавил: — Это уж в природе вещей, все идет к худшему. Но ты, возможно, другого мнения?

Гродзицкий не чувствовал за собой права вступать в этот спор.

— Ты женат? — спросил он.

Роек утвердительно кивнул головой.

— А дети есть?

— Был один ребенок. Умер. Теперь ему было бы столько же, сколько твоему сыну.

— Что ж, на то воля провидения… — вздохнул Гродзицкий.

— Моя жизнь не внушила мне высокого мнения о провидении господнем.

Гродзицкий, огорчившись, что расстроил гостя своим любопытством, стал суетиться — подвигал Роеку мясо, хлеб, откупорил еще бутылку пива. Но Роек потерял аппетит. Он засмотрелся в окно, через которое был виден конец Клейновской улицы с горевшим на углу фонарем. Зеленоватый, унылый, холодный свет падал на черно-желтый почтовый ящик, что висел на стене углового дома. Печальные мысли Роека вились вокруг этого предмета, такого будничного и такого для него волнующего, — он смотрел на ящик так, будто видел его впервые в жизни. Он не помнил, когда приподнимал жестяную крышку, чтобы опустить письмо. Да писал ли он вообще когда-нибудь письма? Ведь на свете не было никого, кто ждал бы от него вестей.

— Ты говорил, что должен сообщить мне что-то важное,— напомнил Гродзицкий.

— Да, да.

— Это в связи с сегодняшним заседанием?

Роек потянулся за стаканом, который ему налил Гродзицкий.

— Ты, верно, догадываешься,— сказал он, вытирая салфеткой осевшую на губах пену, — что это заседание было необычным. Законоучитель наш постарался. Ты ксендза Грозда знаешь?

— Только по рассказам Теофиля.

Две глубокие складки, как бы скобки по сторонам рта, еще больше углубились и чуть сдвинулись — на изможденном лице обозначилась слабая усмешка. Гродзицкий даже не заметил бы ее, если бы Роек не сказал:

— Прости, но меня смешит это имя. Помнишь ли ты греческий еще настолько, чтобы понять его значение?

— Ну, разумеется. «Любезный богу». Что тут смешного?

— Именно это и было темой заседания — в какой мере имя твоего сына стало анахронизмом.

Гродзицкий пристально взглянул на гостя. Неужели живецкий портер в смеси со светлым львовским пивом мог оказать столь неожиданное действие на поведение человека?

— Не понимаю, — сказал он.

Роек снова обрел дар речи, утраченный во время еды, и подробно рассказал все, что сообщил ксендз Грозд учителям о своем приключении на Высоком замке.

— Очень жаль, — закончил он, — что нынче не было Коса, у него в эти же часы было в университете заседание. Ксендз ссылался на него. Еще неизвестно, как бы все это представил второй свидетель.

Гродзицкий сидел с опущенной головой и молча перебирал пальцами по столу, как по клавишам.

— Да ты не волнуйся. Как-нибудь все уладится. Твое положение… Сына надворного советника не выгонят так сразу. Впрочем, об этом и речи не было.

— И что же решили? — спросил Гродзицкий не своим голосом.

— Решение вынесли преглупое, на мой взгляд. Пока все держать в тайне, еще с неделю. Тем временем каждый из учителей должен присматриваться к ученикам и, если что-нибудь обнаружит или заметит, доносить директору. Загвоздка-то в том, что Грозд видел и слышал только твоего сына, а там как будто было еще несколько мальчиков. Грозд даже говорил о «целой банде».

— Кто внес такое предложение?

— Грозд. Надо тебе сказать, что остальных эта история не так уж встревожила. Но законоучитель должен делать вид, будто он крайне огорчен.

— Как это — делать вид?

— Ну, видишь ли, если бы он сегодня и вправду поднял большой шум, пришлось бы сразу что-то предпринять. Но он кричал не слишком громко. Видно, и он хочет выиграть время.

— Побойся бога! — воскликнул Гродзицкий. — Да ведь неделя тайной слежки — это для Теофиля погибель. Мальчик, как пить дать, ляпнет какую-нибудь чепуху, и тогда уж спасения не будет!

— Я тоже так подумал, потому пришел сюда. Я подумал, — добавил он тише, — как бы обернулось дело, будь это мой сын. Нет, со мной не стали бы церемониться. Выгнали бы его, а заодно и меня.

Гродзицкий сидел в задумчивости. Часы пробили девять. Роек, покрутив в руке недопитый стакан, поставил его на стол. Потом поднялся, чтобы проститься. Гродзицкий его не удерживал.

— Забыли про них,— сказал Гродзицкий, взглянув наа лежавшие на столе сигары.— Может, возьмешь на дорогу?

Роек, уже в пальто, сунул сигары в карман. Гродзицкий стиснул ему руку.

— Спасибо тебе, большое спасибо. Заходи, в любое время.

Учитель молча кивнул.

В гостиной Гродзицкий застал жену. Заметив по его лицу, что муж чем-то удручен, она испугалась. Он взял ее за руку и усадил рядом с собой на кушетку. Слушая его, пани Зофья была в ужасном смятении, — когда муж закончил, она не смогла бы даже сказать, что сделал Теофиль, что ему угрожает и за кого, собственно, он должна страшиться, — за сына, который укладывается спать, или за мужа, который, обняв ее, прильнул к ее плечу, дак бы ища опоры.