Неизведанные земли. Колумб

Несмотря на недовольство Пинсоном, Колумб, похоже, был искренне удовлетворен результатами своего путешествия. Хотя у него имелись опасения по поводу того, что не обнаружено никаких следов Китая или Чипангу, он был убежден, что Эспаньола представляла собой вполне пригодный для использования актив. Колумб утверждал, что остров больше Испании, и восторженно писал монархам о природных достоинствах «лучшей земли в мире». Последующие события доказали его неправоту. Климат, который он восхвалял, оказался смертельным для испанцев. Коренные жители, которых он характеризовал как миролюбивых и обходительных, показали себя изворотливыми и опасными. Но, исходя из того, что он видел до своего отъезда, оценка Колумба, если принять во внимание преувеличения коммивояжера, получающего комиссионные, вполне оправданна.

Он взял с собой изрядное количество золотых изделий, стручков острого перца чили, немного не очень качественной корицы (возможно, в надежде на обнаружение в будущем более ценных пряностей) и слухи о жемчуге, а также похитил нескольких местных жителей, чтобы похвастаться ими при дворе. Он открыл для Европы ананас, табак – «листья, которые высоко ценятся индейцами», – хотя он еще не знал, для чего они нужны, а также каноэ и гамак – чисто карибская технология, подарок остальному миру, много сделавший впоследствии для улучшения сна моряков. Колумб отплыл 16 января 1493 года, спустя чуть больше года после того, как он впервые получил королевское поручение, пребывая в оптимистичном настроении, размышляя о том, что если Эспаньола и не являлась Чипангу, то, по крайней мере, была «чудом», похожим на страну царицы Савской или страну, из которой волхвы принесли свои дары Христу[238]

.

Поначалу все шло хорошо. Вопреки опасениям экипажа, Колумб направился на север, ища западные ветры, и обнаружил их 5 февраля. Но и до того стояла довольно хорошая погода, и он почти каждый день мог немного отклоняться на восток. Однако оставшаяся часть путешествия выдалась столь же насыщенной бедами и триумфами, как и любой другой сопоставимый период в жизни Колумба. Важно попытаться представить себе его душевное состояние.

Он получил необыкновенный опыт, который почти неизбежно должен был изменить его или, по крайней мере, усилить некоторые уже существующие черты личности. В том, что он написал по дороге домой, есть безошибочные признаки того, что представление Колумба о реальности и понимание пределов возможного были глубоко поколеблены его встречей с Новым Светом. Когда, например, он впервые услышал о каннибалах, то отверг их как миф, возможно, потому что отнес к обычным порождениям богатого воображения авторов средневековой литературы о путешествиях. Но когда он увидел чудеса Нового Света, то изменил свое мнение и был склонен уже поверить подобным историям. Рассказы, возможно выдуманные Мартином Пинсоном, об островах амазонок и лысых мужчин, больше не вызывали у него скептицизма. Его склонность приписывать перемены в судьбе вмешательству сверхъестественных сил почти полностью вытеснила возможность их рационального объяснения. Эти перемены можно объяснить тем, что вся окружающая среда, в которой Колумб делал открытия, бросала вызов его пониманию мира, представляя взору не поддающуюся классификации растительность, опровергая ожидания, вызванные морской картой, окружая лепетом бестолковых проводников.

Добавим сюда влияние душевного одиночества, в котором он оказался. Частично из его рассказа можно понять, что чувство коллективного одиночества разделялось всеми членами экспедиции, которые сомневались, вернутся ли они когда-нибудь в Испанию. А вот чувство личного одиночества Колумба усугублялось его несговорчивым характером и необычными обстоятельствами. Он страдал прежде всего как единовластный руководитель экспедиции. Он был «иностранцем», чьи привычки и интересы не только оставляли его в одиночестве, но и отдаляли от команды как чужака. Он не принадлежал ни к одной из этнических групп, из которых состояли экипажи: басков, которые дружно бунтовали, жителей Палоса и Могера, которые являлись друзьями и сотрудниками Пинсона. Он испытывал постоянный страх мятежа или вероломства – а страх всегда реален для боящихся, даже если основания для него ложные.