Неизвестность

Что удивляло в Илье: он мог иногда выдать что-то очень неглупое, ироничное, но при этом сохранял серьезный вид, и даже более придурковатый, чем обычно. И неясно было, понимает ли он сам, что говорит.

Я подумал, что за Ильей ведь не задержится проверить, напрямую спросить у Веры. И я окажусь в идиотском положении. Поэтому решил уточнить:

– Если не знает, то узнает!

– Ясно.

– Что тебе ясно?

– Хочешь сказать, что ты глаз на нее положил? И давно?

– Мое дело.

– Да не, ё, все нормально. Девочка со знаком качества. А чего ты раньше спал?

– У меня другая была, – уверенно соврал я. – Но разошлись. А Вера мне давно нравится.

Мы переговаривались негромко, почти шепотом. Илья посоветовал:

– Ты ей прямо сегодня признайся, в натуре. Потому что когда еще, ё?

– Я как раз и собирался, – выдал я ему свою тайну, которую хранил от всех, включая ближайшего друга Володю.

– Молодец! – одобрил Илья.

И вот началось.

В актовом зале сначала говорили речи, выдавали аттестаты и грамоты, а потом стулья в одну минуту растащили по стенам, нагромоздив друг на друга. Начались танцы.

Музыка была живая, вокально-инструментальный ансамбль, состоящий из курсантов шефского военного училища. Пели они «Синий-синий иней», пели «Для меня нет тебя прекрасней», пели «Звездочка моя ясная» и, конечно, пели «Шизгару». Я стоял у стены и смотрел на Веру. Она разговаривала с рыжей Никичихиной. У обеих был такой вид, что танцы их абсолютно не интересуют.

План мой, который я продумал за месяцы, а может, даже и годы до этого вечера, был хитроумен: дождаться белого танца и подойти к Вере.

– Девушки приглашают, – скажет она.

– Знаю, – скажу я. – Просто решил облегчить тебе задачу. Все равно пригласила бы.

– А если нет?

– Тебе же хуже.

– Это почему?

– Никто тебе не скажет то, что я скажу.

– Да? А что?

– Пойдем, потанцуем, скажу.

– Хорошо.

И в танце я признаюсь, что люблю ее уже семь лет. Все ей скажу. И будь что будет.

Но белый танец все не объявляли.

Подошел Илья.

От него сильно пахло портвейном, он что-то жевал.

– Ну чего? Не закадрил еще?

– Жду момента.

– Какого момента, на? Пойдем, дернем для храбрости!

Он повел меня в раздевалку, достал откуда-то бутылку.

– Стакана нет, дуй из горла.

Опыт у меня уже был, я сделал несколько глотков.

– Теперь давай.

Я вернулся в зал. Осмелел, решил, что не буду ждать белого танца. Заиграют первый медленный – подойду.

Кончилось что-то плясовое, заиграли медленное.

Я пошел к Вере и увидел, что ее уже пригласил проникший на вечер знаменитый Кама, известный тем, что сверг авторитетного главаря районной молодежной банды Сидора, порезав его ножом. Не до смерти, но основательно. Раньше я видел этого Каму только издали. Коренастый, сутулый, руки всегда в карманах, в кожаной куртке, в широких клешах, на шее длинный, в несколько раз свернутый, красно-черный полосатый шарф. Поговаривали, что он любит этим шарфом душить и пытать своих врагов. И просто тех, кто не нравится. Здесь Кама был в костюме, и это было странно – как увидеть военного в гражданской одежде. Костюм черный, с огромными лацканами по моде того времени. Много позже я увидел такие лацканы в старых американских гангстерских фильмах.

Кама переваливался с ноги на ногу, покачивая плечами, медленно двигая Веру. Выглядел он неуклюже, был неловким и, казалось, слегка смущенным. Что ж, наверное, держать противника за горло ему было ловчее и привычнее, чем девушку за талию.

– Ты чего? – опять оказался рядом Илья.

– Не успел, она уже танцует.

– С кем?

Илья посмотрел и увидел.

– Не понял! Ты его ссышь, что ли?

– Нет, но раз танцует, то пусть. Я в следующий раз.

– Ну ты… Как тебя? – вдруг вспомнил спросить Илья.

– Виктор.

– Ну ты и дуб, Витек, – упрекнул Илья. – В следующий раз! Нет, понятно, от Камы у любого бздо будет. Но я у него в кентах, договорюсь! А ты лови момент, понял?

Он подошел к Каме, тронул его за плечо и что-то сказал.

Кама недовольно остановился.

Илья еще что-то сказал, энергично кивая в сторону, куда-то приглашая. Кама, пожав плечом, буркнул Вере что-то извинительное. И ушел с Ильей. Надо полагать – выпить.

Вера пошла к Никичихиной, и тут я возник перед ней.

– Привет, можно?

Она кивнула.

Я обнял ее…

Как там писал Лермонтов?

«Я не знаю талии более гибкой и сладострастной»?

Впервые на это наткнувшись, я перечитал раз десять и запомнил навсегда. И именно об этом думал, танцуя с Верой, хотя никакой другой талии не знал, да и в сладострастии не очень разбирался.

Но нет у меня своих слов, чтобы выразить, что чувствовали мои ладони, все плотнее прижимавшиеся к тонкой ткани и к тому, что жило под ней.

Приготовленное признание застряло во мне, казалось невозможно произнести вслух то, что я проговаривал уже тысячи раз. Но и молчать было глупо.

Я кашлянул и сказал:

– Нормальный вечер.

– Да.

– У тебя платье красивое.

– Спасибо.

И все. И медленный танец кончился. Грянули опять «Шизгару», Вера улыбнулась мне и отошла к своей Никичихиной.

Я встал неподалеку, ждал следующего танца.