Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу

Алексей сел к окну, оперся локтями о гранитный столик и закрыл глаза. Почему-то вспомнился запах московской квартиры. Не обстановка комнаты, не обитая газовая плита на кухне, не сломанный холодильник Сергеевых, что стоял под телефоном в коридоре, а именно запах. Чуть-чуть затхлый, непередаваемый запах большой коммунальной квартиры. В этом запахе – кухня, рухлядь бабушки, запихнутая на верхнюю полку где-нибудь около ванной, детские пеленки и масляная краска.

Алексей смешно сморщил лицо. Невесело усмехнулся. За окном – набережная. Множество людей. Непонятно откуда взявшиеся в этом маленьком городке. они шли и шли к елке, к живой, наряженной елке у Пироговской.

Это необычайно любопытное и очень трогательное зрелище – Новый год в морском городке, где снег можно видеть лишь на вершинах гор, прижавших улицы к морю.

Люди раздеты, в легких пиджаках. Непонятно и смешно! А в Москве будет поземка, снег нафталином искрится на усталых и пустынных после праздника улицах.

– Покушаем?

Алексей вздрогнул. Нет, он не в Москве. Он у моря. В кафе «Весна». И девушка-официантка, чем-то похожая на змею, смеется и спрашивает, что он будет кушать. Не все ли равно? Можно даже и выпить. Можно. Потому что очень грустно и одиноко.

Представив себе лицо Дернацкого, Алексей скрипнул зубами. «Ух, собака, “литературный гений”. Тоже мне, Белинский».

И вдруг вся злоба Алексея перешла в радостный, заливистый смех. «Да вот оно в чем дело! Это ж мои слова он говорил. Честное слово, мои! Я старику тоже выкладывал. Я про эпоху, а он про одуванчик! Я про волну – а тот про эпоху! Значит, все прекрасно, Леха! Все прекрасно!»

– Так вот что, девушка. Во-первых, с Новым годом, а во-вторых, дайте мне чего-нибудь закусить к ста пятидесяти и бутылке пива. Ладно?

Решив, что Алексей – один из многих случайных ухаживателей, девушка подернула плечами и, нахмурившись, заметила:

– Пожалуйста, без этого.

– Без чего?

– Вам лучше знать, без чего.

Алексей не удержался и радостно, в голос, захохотал. Официантка сердито отвернулась и пошла к буфету.

* * *

На людей, впервые с ним встречавшихся, Анатолий Сергеевич Полмачев производил странное впечатление. Длинный, в очках, скрывавших беспомощные маленькие глаза, с детским пушком на голове, он никак не обладал необходимой представительностью заместителя ответственного редактора.

В этот южный город Полмачев попал недавно и считал свое пребывание здесь ссылкой. До того времени он работал в Москве членом редакционной коллегии крупной комсомольской газеты. Месяцев восемь назад у него открылся процесс в легких, и врачи категорически потребовали уйти с напряженной газетной работы. Уйти из газеты? Полмачев считал это цинизмом.

Еще мальчишкой, работая на «Электростали» подручным мастера, он мечтал о судьбе писателя. Жизнь сделала его комсомольским работником. Потом он был направлен на работу в печать. После четырех лет работы в газете Полмачев не представлял себе, как можно жить без летучек, выездов в области, шума, торопливости и специфических газетных шуток. Каждый раз, беря в руки гранки будущего номера, он испытывал что-то вроде чувства благоговения.

Но процесс в легких угрожающе разрастался, и Полмачев был вынужден оставить Москву. По его просьбе, он был направлен на работу в газету в курортный городок, славящийся своим целебным воздухом.

В редакции народ сразу отметил два главных качества нового зама – он мягко улыбался и непрерывно кашлял, так ласково смотрел на людей из-под своих «лупоглазых», как их называла секретарша Галочка, очков, что те, кому хоть раз приходилось говорить с ним, надолго сохраняли симпатию к этому веселому, чуть нескладному человеку…

…А из Алексея стихи и новеллы просто лезли… Всерьез опасаясь графоманства, он заставлял себя вечерами выходить гулять. Постепенно ему полюбилось бродить по набережной, особенно в непогожие, дождливые вечера, когда люди прятались в домах, клубах или маленьких кафе. В такие вечера море чувствовало себя хозяином. Злые волны, с размаху ударяясь о гранит набережной, дробились на тысячи брызг и с грохотом обрушивались на беззащитные плиты тротуара.

Алексей садился на скамеечку и поднимал воротник пальто.

– К вам можно?

Алексей обернулся. Высокий мужчина в модном, заграничного покроя пальто вопрошающе смотрел на него.

– Конечно, что вы!

– Некоторые любят и одиночество.

– Меланхолики или гении, – пошутил Алексей.

Хмыкнув, Полмачев присел рядом. Минут десять они сидели молча. Днем гребешки волн казались то искристо-зелеными, то прозрачными, как утренние льдинки, а сейчас, в быстро наступавшей темноте, вода была черной, зловещей, и волны уже не были такими радостно-веселыми, как утром.

– Здорово, а? – спросил Полмачев.

– Да…

– Силища-то какая…

Алексей посмотрел на смешного человека и доверчиво улыбнулся:

– Я здесь стихи выдумываю.

– Да ну?! – весело удивился Полмачев. – А что за стихи?

– Обыкновенные…

– Если обыкновенные, то плохо, – засмеялся Полмачев.

– Нет, не совсем, конечно, обыкновенные, – быстро поправился Алексей.

– Прочтите.