Немой набат. 2018-2020

Но Глашу продолжало волновать чужое, дальнее горе, и она зашла на проблему с другого боку:

– Как ты думаешь, почему Подлевский, если ты его верно раскусил, так осмелел именно сейчас? Интуиция подсказывает, что на эту квартиру он запал давно. А к решительным действиям приступает только сейчас. С чего бы это?

– Вот оно, твоё верховое чутьё! Я пашу носом на земле, меня не интересует ничего, кроме конкретной проблемы. И, кажется, удалось нащупать след – через подполковника полиции. А ты вопрос ставишь по-крупному. Действительно, почему Подлевский именно сейчас и почему так явно, безбоязненно готовится к повторению криминального отцовского манёвра? Я над этим вопросом не задумывался, а ответ на него – ключ не только к делу Богодуховых, но и к отношениям с Винтропом, которые, могут увести нас с тобой далеко, в том числе территориально.

– Об этом и не думай! – резко повернулась Глаша. – На следующий год буду рожать. Исходите из этой данности. Возраст у предела.

Валентин нежно обнял её, но Глаша отстранилась.

– Нахал! Здесь же люди ходят, а мы не малолетки.

Впереди как раз обозначился переполненный тестостероном пунцоворожий качок, истый бодипозитив, горой нависавший над идущей рядом худенькой девушкой модельной внешности.

– «Нахал!» не значит «Прекратите!», – отшутился Валентин. – Дорогая, ты же знаешь, я об этом тоже мечтаю. Кстати, с Константин Васильевичем была договорённость: таллинская инсценировка, которую заранее ограничили по срокам, считалась в некоем смысле последней. После неё нас с тобой ждала пауза для решения семейных проблем. – Успокоил ещё крепче. – Да ведь так и получается: если с Подлевским разберусь удачно, Винтроп переведёт меня в Москву. А на новом месте минимум года три пахать. Вот тебе и пауза. Что завещал архимандрит Иоанн Крестьянкин?

У Бога всё бывает вовремя для тех, кто умеет ждать.

Глаша глубоко вздохнула.

– Вот жизнь! За решение своих проблем приходится расплачиваться чужой трагедией. Так под Луной устроено.

– Почему под Луной, а не под Солнцем?

– Да потому, что это невидимые миру слёзы. Несчастная у нас, Валь, профессия, знаем то, о чём лучше не знать, видим оборотную сторону жизни. Я от этого страдаю. Сегодня слабому лучше не жить.

Зная глубокие Глашкины миноры, Валентин вернул её к прежнему вопросу: почему Подлевский именно сейчас так осмелел? Она ответила не сразу. Предложила:

– Давай-ка снова к могиле Льва Николаевича сходим. Около него думается масштабно, промыслительно. Священноначалием не обласканный, он думы даровитых людей России на новые высоты поднимает, такие дали прозрения открывает, что в бинокли не увидишь, – только сердцем, интуицией можно узреть. Помнишь, ладью из его Записок? Гребцы-молодцы во всю силу на вёсла налегают, только сидят-то спиной по движению, куда ладья рвётся, не видят. Курс подсказывает тот, кто на корме, кто в лица гребцов вглядывается и вперёд глядит. А он увлёкся, сам за вёсла сел, ладья ещё быстрее полетела, в глазах гребцов горох и звёздочки. Но некому теперь понять, что летит ладья на рифы, на камни.

– Гений! – негромко сказал Суховей. – Нынешний день предвидел.

– Гений-то гений. Но не всё, что Толстым писано, – читано, лень в чащобу его языка лезть. А если читано, то не понято. Или понято совсем не так. Кстати, помнишь цитацию: «Внутри горы бездействует кумир»? Это Мандельштам, конечно, не про Толстого, о Ленине в Мавзолее. Но здесь, у могилы Льва Николаевича, с его бессмертными провидениями будущего, эти строки тоже на ум приходят. По-крупному он сегодня бездействует. Чтут, но не читают, не понимают. И именно те, для кого его творчество – кладезь государственной мудрости. Какова ладья, а! Толстой-то увековечен, а творчество его изувечено, заслонено испражнениями креаклов, интернетным сором, литературным холопством, гламурной хренью. Цирк лилипутов, мечтающих о новой европейской России – с вывозом сырья, но без культурного величия.

Они снова пришли к могиле великого яснополянца, долго стояли там в окружении могучего русского леса, вкушая духмяный запах трав, словно заряжаясь мысленной энергией, сгущённой в этом особом месте, где не угасает величья русского заря.

Наконец заговорила Глаша:

– Вот я чистопородная татарка. Ты же знаешь, иногда в мечети хожу, халяльным побаловаться непрочь, нацию свою уважаю. Но для меня, как для тебя, жизнь – это Россия, только Россией оба живём, это и для любви нашей основа прочная, всё вкупе и влюбе, строй души единый, чувства никогда не никнут. Такие великие символы, как Лев Толстой, Ясная Поляна, – я их воспринимаю своими, родными.

Но неожиданно, как часто с ней бывало, сменила тему, вернувшись к предыдущему разговору.