Ненависть

Она шла, шатаясь. Bce-таки что же случилось?.. Чему она удивляется? Разве недавно не читала она статью советского писателя Михаила Кольцова. Читала сама, потом прочитала Матвею Трофимовичу вслух, каждое слово запомнила из этой статьи.

…«Ну что ж, борьба – так борьба. Закон – так закон, – писал в «Правде» Кольцов по поводу расстрела двенадцати человек. – Врага, не складывающего оружие, врага, тихо приползающего на брюхе, чтобы еще более ужалить и укусить, – такого надо добить, раздавить. Его надо уничтожить, чтобы избавиться раз навсегда»…

Добить, раздавить, уничтожить!.. Ее Матвея? Кроткого и незлобивого Косинуса?.. Не может этого быть? Он враг?.. Он?!. За что?.. За что же?..

* * *

С этим «за что» Ольга Петровна пришла домой, с мыслью о страшной несправедливости и о непоправимости случившегося она повалилась на постель и лежала в каком-то голодном полузабытьи. Никого не было в этот час в квартире. Все комнаты были заперты. Везде была страшная, томящая тишина. Ольга Петровна, как сквозь сон слышала, как вернулась Летюхина, потом прибежали со двора дети Лефлер и бегали, играя, по коридору. Летюхина обрушилась на них руганью.

Солнечный луч ненадолго заглянул в ее комнату. В прихожей были звонки, кое-кто отпирал дверь своим ключом. Квартира наполнялась. Вот раздался длинный, одиночный звонок. Он повторился. Это к ним… Рядом Летюхина ругалась:

– Что, нет, что ли, никого? Отворять им, иродам? Цельный батальон живет, ключами не обзаведется.

Прошло еще минуты три и снова длинный звонок. К ним! Ольга Петровна через силу встала с постели и пошла в прихожую.

Усталая, измученная, голодная пришла со службы Женя.

– Ну что папа?..

– Третьего дня отца казнили…

Женя перекрестилась.

– Царство ему Небесное!

Ольге Петровне показалось, что Женя сказала это странно равнодушно и спокойно. Женя шарила в буфете, ища чего-нибудь съестного.

– Вот его передача осталась, – тихо сказала Ольга Петровна.

Женя молча стала развязывать пакет. Она достала тарелки, ножи и вилки и стала делить: матери, дяде, Шуре и себе. Ольга Петровна снова легла на постель. Прикрыв веками глаза, она сквозь ресницы следила за дочерью. Та заправляла примус. Пошла на кухню за водою в чайник, чай будет заваривать. «Его» чай… Казненного! Это было совсем невозможно… Дочь!.. Что же это такое? Такая бесчувственность!.. Ольге Петровне казалось, что она начинает ненавидеть и дочь.

– Мама, ты спишь?..

– Нет.

– Мама, покушай. Легче станет. Я чайку сготовила. Который день ты ничего не ешь. Нехорошо так… Мертвого не воскресишь.

– Я не могу, Женя… Ты понимаешь… Я не могу…

Ольга Петровна едва сдерживала свое злобное к дочери чувство.

– Привыкнуть, мама, надо. Это война… Хуже войны… Нас просто выбивают. Уничтожают… Мы – классовый враг, которого надо вытравить.

– За что?..

– За то, что носим воротнички, что чисто ходим, не развратничаем. За то, что смеем говорить правду. За то, что верим в Бога… Папочка убит. Царство ему Небесное. Ему там у Бога легче, чем нам. В нашем советском безбожном государстве радуешься смерти, а не жизни… Какая жизнь!.. Голод. Скука… Ничего впереди… Рабство. Самое ужасное рабство!

– Женя…

У Жени cyxиe глаза горели страшным, лютым огнем ненависти.

– Дедушку… Брата… Теперь и отца… Значит, можно так… У меня, мама, в голове все перевернулось. Не убий… Сказано! – «не убий»!.. А я вот до чего дошла… Да я того человека целовать стала бы, отдалась бы ему, последнею его рабою стала бы, который их убивать пойдет. Пора. А то нас бьют, а мы молчим… Молчим… Господи!.. Геннадий, что же вы-то там заграницей? Когда же вы пойдете?.. Когда нас всех выбьют?..

– Женя…

Ольга Петровна повернулась лицом к стене и затихла. Она слышала, как наливала чай в чашку Женя, как мешала ложечкой сахар, как жевала хлеб с полендвицей. Она по запаху угадывала странно обострившимся обонянием, что делала Женя. Та делала все тихо и спокойно, а Ольге Петровне казалось, что ее дочь громко и жадно чавкает, и не могла погасить в себе неприязненное и такое новое чувство злобы и ненависти к дочери.