Ненависть

– На «бас» моего мужа ставили… Ну, ничего… Выдержал… Ничего не сказал. Да и что он знает? Так и взяли-то зря… По доносу. Комнатой его завладеть хотели, так и донесли на него.

– Что такое «на бас ставили»? – едва сдерживая волнение, спросила Ольга Петровна.

– А вы разве не знаете?.. Это, когда возьмут старых и слабых людей, ну, скажем… интеллигенцию, – так, чтобы заставить сознаться, чекисты перед допросом кричат на них, всячески стращают… По лицу бьют… Револьвер наводят… запугивают… Ну и скажет что-нибудь человек. Известно, со страху-то чего не наговоришь. А что он скажет, когда он за собою чисто ничего и не знает. На «басе»-то постоишь, как не заговоришь? Они к этому непривычные… Моему мужу пятьдесят пять… Он при царе-то коллежский советник был. Дворянин… Он никогда и слова-то грубого не слыхал ни от кого.

Ольга Петровна шла, внутренне содрогаясь.

«Господи!.. Кто поверит, что это возможно?.. Ее мужа?.. Кроткого и незлобивого Матвея Трофимовича на “бас” ставили? Кричали на него?.. По щекам били!.. Математика?.. Астронома?.. Милого Косинуса?.. Да за что?..»

Когда Ольга Петровна везла третью передачу, было прекрасное летнее утро. Ей посчастливилось достать место в трамвае и, – час был такой – она, даже сидя, доехала до Шпалерной. Посылка была тяжелая и очень удачная. Была полендвица, хлеб, яйца, масло, плитка шоколада, сахар, чай и папиросы.

В бюро Ольгу Петровну встретили как знакомую, но сидевший за окошечком человек сердито оттолкнул ее пакет.

– Нету передачи, – коротко и злобно сказал он.

– Да почему?..

– А вот, пожалуйте в канцелярию, там вам все разъяснят.

В канцелярии было двое. Один очень молодой, круглолицый, упитанный, толстомясый и мордастый в пиджаке поверх синей косоворотки рассказывал о чем-то веселом сидевшему у окна, развалившемуся на стуле молодому еврею в черной просторной суконной рубахе-толстовке. На полных щеках его еще остались ямки здорового смеха, и зубы были весело открыты, когда он обернулся к Ольге Петровне и, строго посмотрев на завернутый в бумагу пакет, сказал:

– Кому передаешь?..

– Гражданину Матвею Жильцову, № 928, – робко ответила Ольга Петровна, огорошенная обращением на «ты».

Молодой человек взял со стола лист и карандаш и, небрежно держа карандаш за верхний конец, повел им по листу, отыскивая фамилию. Он поднял румяное, веселое лицо на Ольгу Петровну, смех искрился в его серых холодных глазах.

– Вези назад домой… Сама поешь, – сказал он смеясь.

– То есть?.. Как это? – не поняла его Ольга Петровна.

– Гражданина твоего архангелы накормят.

Ольга Петровна ничего не понимала. Она вопросительно посмотрела на молодого еврея. Тот подмигнул весело хохотавшему человеку и спросил Ольгу Петровну:

– Вы кто ему будете?..

– Я?.. Я жена его.

– Ну, так теперь вы не жена его больше, а вдова Жильцова.

Ольга Петровна все еще ничего не понимала. Молодой человек сдержал свой смех и сказал, делая серьезное лицо.

– По определению суда № 928 за злостную агитацию среди иностранцев против советской власти приговорен к высшей мере наказания. Приговор третьего дня приведен в исполнение. Точка…

– Точка?.. – ничего не соображая, спросила Ольга Петровна.

– Все… Кончено, – можете идти. Третьего дня…

Ольга Петровна, как заведенная кукла, повернулась и пошла из канцелярии. Она так далека была от мысли, что ее мужа могут казнить, что все еще не осознала того непоправимого, что вдруг произошло.

День был ясный, теплый, солнечный. По проспекту Володарского, бывшему Литейному, толпами шли люди – Ольга Петровна их не видела. Она шла, наталкиваясь на прохожих и стараясь понять, что же это произошло?.. Она – вдова?.. Значит – Матвей Трофимович умер?.. Но почему не дали ей знать, когда он умирал – она простилась бы с ним. Он, вероятно, умер внезапно. Он приговорен к высшей мере наказания. Боже мой!.. Он казнен! Это слово вдруг стало ей ясным и понятным и точно острым жалом пронзило ее тело, и по нему пошел страшный смертный холод. Несколько раз она про себя повторила это ужасное слово: «казнен». Старалась запомнить его и усвоить. Казнен!.. Казнен!!. казнен!!! Нет, не вмещалось это слово в ее понятие. Она видела, как на паперти убили ее отца. Убили за смелое слово, за проповедь восстания. Ну, то… Убили… В запальчивости и раздражении. В свирепой, все забывающей злобе… Ненависти. Расстреляли ее сына Ивана… Так то на военной службе… Он не послушался приказа. Но за что могли взять, осудить и казнить Матвея Трофимовича?.. Что такое он мог сказать иностранным туристам? Кто мог его понять?.. Разве за такое слово можно казнить?.. Ведь, если он что и сказал, то только одну правду?..

Она оглянулась и точно в новом свете увидала родной свой Петербург. По стенам домов и на отдельных тумбах висели плакаты. Колчак, Юденич и Деникин были изображены в виде собак на цепи. Какой-то всадник скакал на коне… Точно апокалипсический это был всадник. Все было пестро, нарядно. Пожалуй, даже красиво, и все была ложь. Так разве в этом государстве лжи можно было говорить правду?..