Ненависть

– Как не помочь?.. Кто об этом говорит или отказывается. Все в одном положении, – заговорил опять Омзин. – Так надо опять-таки всякое дело делать с рассуждением. А то вместо помощи-то и сам засыпешься, да и других подведешь. Кто он, гражданин Жильцов?.. – статский советник… Учитель математики… Он – жрец!.. Он – классовый враг!.. Жена его – дочь расстрелянного протопопа. Ейный отец-то, сказывают, был настоящая «контра». Он гидра!.. Он над социализмом всенародно смеялся. И таким людям – помогать?.. Это, знаете, каким-то там христианством даже пахнет. Он вот недавно еще стакнулся со мною в колидоре, извините за слово – возле уборной, – штаны застегает и говорит: «Я не большевик, я не меньшевик, я не ленинец, я не марксист – я беспартийное лицо», – вот он какой – гражданин Жильцов! Ему поможешь, сам виноват окажешься.

– Судить не нам, – примирительно сказала Летюхина. – Люди в несчастии.

– Ну чего в самом деле балабонишь, – сказал Лефлер. – Какая он там «контра»? Старик. Ему под семьдесят. Кому он вредный?..

– Такие-то вот молодых и смущают, – не сдавался Омзин.

– Кого он тут смутит?..

– А посмотри на их баб… Евгения да Александра… Фу-ты, ну-ты – глазом на них не посмотри. Брезговают нами. Принцессы какие.

– Что себя соблюдают, что плохого, – сказала Летюхина, – и какие они там принцессы?.. С голода девки пухнут.

– А вчера за город ездили… В шляпках…

– Вы вот что, гражданин, не хотите, то и не надо, – сказала Пергамент. – Мы вполне можем и без вас обойтись.

– Я не то, чтобы не хочу. Я высказываю свое мнение. Я, если хотите, считаю это даже опасным с точки зрения классового деления.

– А мы вот что тогда, – вмешалась Ейхман. – Я, граждане, предлагаю в таком случае провести «обезличку».

– То есть как это так?..

– А вот каждый пусть потихоньку положит на кухне на табурет что кто может, а Елизавета Игнатьева, то есть я говорю про гражданку Летюхину, в двенадцать часов соберет все и отдаст гражданке Жильцовой. Неизвестно, мол, от кого это…

– Что же, я согласный с этим, – мрачно сказал Омзин. – Только чтобы «зав» наш не пронюхал часом о том…

– Об этом уже не сумлевайтесь. Кажному своя шкура дорога. Так единогласие, граждане?..

«Граждане» согласились единогласно.

V

Передача вышла хоть куда… В ней было кило хлеба советской пекарни, не так чтобы очень хорошего, но вполне приличного хлеба, кусок колбасы, два огурца, селедка, щепотка чая и восемь кусков сахару.

Когда Летюхина все это принесла к Ольге Петровне, та была так тронута вниманием и ласкою к ее горю жильцов, что прослезилась. Ольга Петровна запаковала посылку и поехала на Шпалерную. Там тоже все прошло гладко и хорошо. Правда – долго пришлось переходить от кассы к кассе, прежде чем добилась, чтобы передачу взяли. В ожидании – познакомилась Ольга Петровна с кем-то, видавшим уже ее мужа и хорошо знакомым с порядками тюрьмы. Человек этот сказал Ольге Петровне:

– Вы, гражданочка, не огорчайтесь. Ваш супруг не так, чтобы очень молодой. Опять же сидит он с теми, кто за угрозыском – с ворами и с убийцами – это не так, значит, серьезно. На «бас» его навряд ли потянут. Хлипкий он у вас очень. С ним хорошие ребята сидят. Его не обидят.

Дожидавшийся в бюро мужчина в мягкой фетровой шляпе и малиновой рубахе навыпуск, в высоких сапогах, молодой, с красивым загаром лица, посмотрел на Ольгу Петровну и сказал ей сочувственно:

– Вы, мамаша, не того. На Шпалерке не страшно. Самое большее – концлагерь выйдет. А то еще и помилуют. А из лагеря смыться не хитро. Не на цепи сидеть будет. По этапам поведут. Свой брат – Исакий… Еще и как поживет…

Несколько успокоенная всем этим, Ольга Петровна вернулась домой. Все ее мысли были направлены к тому, чтобы приготовить новую передачу для Матвея Трофимовича. Она перебрала с Шурой и Женей все оставшиеся вещи и потащила все, что можно было еще продать. Продать пришлось очень дешево, покупать провизию в три дорога. Ленинград голодал. В кооперативах, где продавали по квиткам, не было ничего, достать можно было только в Торгсине, но там требовали или иностранные деньги – франки, фунты и доллары, или золото. После большой внутренней борьбы сняли с себя крестильные крестики, а Ольга Петровна и обручальное кольцо и понесли в промен на хлеб, масло, сахар и кусок копченого мяса. Всего вышло на две передачи.

Вторая передача тоже прошла благополучно. Ольге Петровне сказали, что № 928 чувствует себя вполне хорошо и очень «благодарит за заботы». Что водили его два раза на допросы и будто бы – ничего.

Это «ничего» сначала успокоило Ольгу Петровну, но когда шла она под мелким летним дождем домой и раздумывала, – вдруг пришла в ужас. Ей не сказали – «хорошо», или «благополучно», или хотя бы «недурно», но сказали: «ничего»!..

Прошлый раз, когда Ольга Петровна выходила из тюрьмы, к ней подошла женщина. Она плакала и, когда Ольга Петровна спросила ее с участием, что случилось, та тоже сказала: «ничего». Потом дорогой, шли они вместе, объяснила: