Ненависть

– Я пригласил вас, товарищи, – начал тихим голосом Малинин, – чтобы сообщить вам о том, что явилось плодами моих глубоких размышлений в эти годы. Вы были первыми моими учениками. Вас я первых пригласил и принял в мою ячейку, вас связал кровью с партией и вас посвятил в тайны марксизма.

Казалось, что Малинину трудно было говорить. Он сделал несколько длинных затяжек, выпустил дым и, окутавшись им, продолжал:

– Сам я крестьянин… Моя мать в селе и посейчас понемногу хозяйствует, а ей за восемьдесят лет… По образованию я инженер, в свое время я окончил Технологический институт, и законы механики мне хорошо известны. Механика – это жизнь. Нарушить законы механики – значит нарушить самую жизнь. Это ведет к смерти. К гибели. Так вот… Я замечаю, что наша правящая партия за последнее время, а может быть, это было и всегда, только слишком занятый, увлеченный пафосом революции, я этого не замечал, наша правящая партия нарушает законы механики… От этого чем дальше, тем больше мы, а с нами и государство, нами управляемое, отходит от жизни. Мы заблуждались… Коммунизм – это не жизнь, но противное жизни… Коммунизм – это смерть. Ибо он против законов механики. Просто говоря коммунизм – утопия…

– Что ты хочешь этим сказать?.. – сказал Драч и внимательно и остро посмотрел в глаза Малинину. Тот стойко выдержал его взгляд.

– Я хочу сказать, товарищи, что один лоскут человеческой кожи, выкроенный из живого человека, стал для меня дороже всех революций.

– Вот ка-ак, – протянул Драч, – поздно, товарищ, ты это надумал. Что же ты не думал об этом, когда был под Царицыным или когда шел на Киев? Там не лоскуты драли с живых людей, а целиком сдирали с них шкуры.

– Знаю… Каюсь… Но тогда был пафос… А потом – водка… кокаин… женщины… Совесть была придушена. Некогда было одуматься. Совесть спала.

– Теперь она у тебя проснулась?.. В тебе совесть?. Та-ак… Товарищ комиссар… В тебе просто правый уклон…

– Я хотел бы, товарищи, чтобы вы выслушали меня до конца… Мы говорим о мире… О мире!.. О счастье народов!.. Обман!.. Ложь!.. Мы готовим самую многочисленную армию в мире. Наш всевоенобуч забирает в свои сети всех рабочих и крестьян и не только мужчин, но и женщин. У нас уже готово несколько десятков миллионов вооруженных людей. Немцы и американцы нам создали такие заводы, где мы самостоятельно готовим танки, бомбовозные аэропланы, сотни тысяч аэропланов! Наша Красная армия – наша гордость… Мы имперьялисты, но никак не коммунисты. У нас все думы о войне… Мы первые в мире поняли, что при хорошем воздушном флоте не нужно вовсе морского флота, ибо он не в состоянии бороться против аэропланов. Мы поняли, что сухопутные армии с их артиллерией, конницей и пехотой только развивают победу, которую дает воздушный флот. И мы его готовим. Для чего?..

– Для обороны Советского Союза, которому со всех сторон угрожают капиталистические государства.

Малинин засмеялся. Страшна была улыбка его старого изможденного пороками лица.

– Никто нам не угрожает. Я член реввоенсовета и знаю лучше, чем кто-нибудь другой, что не нам угрожают, но мы готовим непрерывную вечную войну. Страшным, стальным утюгом смерти мы, большевики, готовимся пройти по всей Европе, по всему миру, чтобы уничтожить все свободное, все живое и таким же голодом, какой мы насадили у себя, террором и казнями уничтожить все свободные государства и обратить их в рабов… Поняли? Даешь Германию!.. Даешь Францию!.. Даешь Англию, весь мир даешь!.. Поняли меня? У нас шовинизм, но не национальный, не русский шовинизм, но самый страшный шовинизм, какой только может быть на земле, шовинизм Третьего интернационала.

– Ну что же. Если даже и так. Не так это и плохо.

– Наш коммунизм выродился. Он пошел против жизни. Если уничтожить все сильное, все живое и дающее жизнь, что же останется?.. Смерть!..

– Товарищ, ты заблуждаешься. Вспомни уроки Ленина. Правда, при насильственном насаждении в обществе социализма мы неизбежно должны сметать с лица земли все то, что нам оказывает сопротивление. Мы объявили войну буржуазии, и мы ее уничтожили. Мы объявили войну кулаку – и мы его уничтожаем… Да, совершенно верно – это мы организовали голод на Украине, на Дону, на Кубани и по Волге, но это потому, что как же иначе было нам сломить те жизнестойкие, крепкие элементы, которые нам постоянно оказывали самое злостное сопротивление? Там слишком крепок был быт, и нам иначе его нельзя было сломить, как не начисто уничтожив самих жителей.