Ненависть

Часто на улицах была слышна польская речь. Это прибыли из занятой неприятелем Полыни беженцы и принесли с собою свое неутешное горе, свое военное разорение и озлобление против русских и властей. То та, то другая гостиница, общественное здание или частный дом оказывались «реквизированными» для нужд войны. Некоторые гимназии были заняты под госпитали, и в других занимались в две смены – одна утром, другая вечером. Все более и более война показывала свой грозный лик.

Ольга Петровна с ужасом замечала, что что-то уже слишком много появилось по улицам Петрограда всевозможных кинематографов, «иллюзионов», «электриков», кабаре, у подъезда которых висели пестрые афиши с красноречивой надписью «только для взрослых» и где по вечерам толпились солдаты, гимназисты, какие-то девушки и откуда раздавался смех и развеселая музыка.

Как удержать от всего этого Женю, Гурочку и Ваню?..

Распровеселые водевили, где высмеивались педагоги и ученье, как «Иванов Павел», или где рассказывалось о способах уклониться от военной службы, как «Вова приспособился», легкие куплетцы, шаловливые песенки – все это рождалось, как поганые грибы после дождя, и казалось так невинно. Но внимательно присматривавшийся ко всему этому Борис Николаевич замечал, что и тут была работа каких-то кружков и преследовали эти кружки отнюдь не национальные, не патриотические цели. И тогда он думал о большевиках и о Володе.

Ольга Петровна была в ужасе: Женя, вернувшись из консерватории, напевала:

…А там чуть подняв занавеску,Лишь пара голубеньких глаз…И знает лихое сердечко,Что там будет – не мало проказ!…

– Откуда ты это, Женя?..

– На улице слышала…

На фронте были кровь, величайшие страдания, слава побед и позор поражений – здесь улица, а с нею и пролетариат понемногу прокладывали себе дорогу и утверждали нечто легкое, небрежное, «наплевательское», насмешливое над всем святым, что бедной Ольге Петровне стало страшно за российские судьбы.

А тут еще подлила тревоги в ее сердце сестра Наденька, собственною персоною приехавшая с хутора на Рождество, чтобы привезти всякого съестного своим на праздники. Она приехала утром, когда все кроме Ольги Петровны были в гимназии и, расцеловавшись с сестрой, покачала головой и сказала:

– Ну что, Ольга… Конец?..

– А что такое?..

– Да Петроград-то ваш! Не узнаю! Как переменился. Содом и Гоморра! Толпы!.. Какой народ! Суета! По Невскому солдаты идут с песнями. Разве допускалось это раньше, чтобы на улицах столицы и петь? И что поют?.. Срамота. Прислушалась, запомнила. Да вот – слушай:

Соловей, соловей – пташечка,Канарейка весело поет…

Раз-два – горе не беда,Весело поет…

– Уже и не помню что дальше… Какая чепуха!.. Это вместо чего-нибудь патриотического. Где же наши-то Поли Деруледы, наши Державины и Ломоносовы? Поэтам нашим стыдно, что ли, патриотическое сочинять? Небось, стихов князя Касаткина-Ростовского не хотят больше петь, какого-то идиотского «соловья» придумали!.. Нет, Ольга, в прежнее время такого не позволили бы петь. Возьми моего Тихона, да он наизнанку бы вывернулся, кабы такую песню у него в сотне запели… А это что такое – кабаре?.. Как будто спиртные напитки на время войны запрещены, так при чем же тут кабаре?.. Кто же за этим смотрит?.. Горе не беда!.. Меня это самое-то «горе не беда» мое штаб-офицерское сердце, как ножом резануло. Ведь это же столица! Тут всей России пример, а тут «соловей пташечка»… и кабаре!.. Тьфу!.. Помнишь в наше время про правительство говорили: «Куда мы идем?..», с издевательством говорили. Теперь я вас, ту вот самую толпу, эту вот «демократию» спрошу: «Куда вы-то идете»?.. Тьфу!.. Диавольское наваждение. Я-то думала – церкви, переполненные народом, панихидное пение и благовест тихий и мерный, зовущий, напоминающий, что происходит, а вместо того – «соловей пташечка», – и Ольга Петровна еще раз и еще решительнее сказала: – Тьфу!!.

XIII

На Рождество, как и в прошлые годы, подгородные крестьяне понавезли на рынки елки. Мягок был зимний вечерний сумрак, и в нем особенно сильно почувствовали Женя и Гурочка терпкий, смолистый запах елок, так многое им напомнивший. И хотя и говорила Ольга Петровна, что не время теперь елки устраивать, когда война столько горя несет, – не могла устоять просьбам детей, и у Жильцовых готовилась елка. Только на этот раз подарки готовили не друг для друга, но для «солдатиков», которых должна была привести на елку из своего лазарета Шура. Каждому готовили тарелку со сластями, пакет с табаком, пачку папирос, портсигар, стальную зажигалку, теплую шерстяную фуфайку, две рубашки и вязаный шарф. Но по-прежнему делали это все любовно и по указанию Шуры надписывали каждому солдату его подарок.

Шура привела солдатиков и в церковь ко всенощной, где им уступили первые места. Потом все пришли на елку, и, как и всегда, Женя, Гурочка, Ваня, Мура и Нина зажигали елку, немного стесняясь солдат.