Ненумерованные письма маркиза Кюстина

Вот! Вот оно – невыносимое высокомерие Эхуда Барака, 14-го премьер-министра Еврейского государства. Кстати, через шесть лет после выхода книги г-на Либермана началась ни одной разведкой мира не предсказанная «арабская весна» и затяжная гражданская война в мертвой хваткой, казалось бы, схваченной спецслужбами Сирии. В другом месте той же книги г-н Либерман сообщает, что с этой же идеей он обращался, и не раз, не только к Эхуду Бараку, но и к Шимону Пересу. Реакция их, по словам г-на Либермана была идентичной. Несравненно более компанейский и расположенный к беседам с молодежью Перес, терпеливый, хоть и склонный к наставительному тону в общении с нею:

«…отвечал мне в таком примерно духе: «Брось, они же ни разу не смогли толком предсказать, что будет — мир или война».

Итак, в привычных для француза категориях допустимо ли сформулировать, Господи, следующий итог: безмерно заносчивый и честолюбивый император-выскочка против непрошибаемо-непротыкаемого народного витии, вожака санкюлотов?

Личные отношения Авигдора Либермана и Эхуда Барака представляются мне любопытными еще и по той причине, что они своеобразно и забавно напоминают многолетний и нескончаемый конфликт России с Западом. Конечно, я знаю, Господи, – ничто не повторяется в сотворенном твоей бесконечной мудростью мире.

Ненадолго хватило меня в стремлении заканчивать письма краткими резюме. Видимо, постоянство и приверженность порядку не входят в число твердо усвоенных мною добродетелей. Не стану больше утомлять тебя стилистическим аппендиксом, изобретением которого, признаюсь, поначалу очень гордился.

Добрый вечер, Господи!

Утро началось с победного взгляда, которым встретил меня Инженер, читавший новости в Интернете.

– Вот, пожалуйста! – воскликнул он. – Только Либерман и умеет решать проблемы.

Речь шла о том, что бывшему главе Мосада была сделана экстренная операция по пересадке печени в Минске. Она стала возможна благодаря прямому обращению министра иностранных дел Либермана к белорусским властям. «Батька Лукашенко», как называют его в русской прессе, лично распорядился поставить главу иностранной разведки на первое место в очереди на трансплантацию, и уже через пару дней донорский орган был в распоряжении врачей.

– Ему отказали у нас и везде на Западе, – Инженер едва сдерживал чувство гордости, такое знакомое мне, такое русское, такое родственное всеобщему ликованию, которое охватывает любой несчастливый народ, когда его футбольная команда выигрывает в блестящей европейской столице.

– Но почему же ему отказали здесь и в Америке, и в Европе?

– Там и здесь не делают такие операции после шестидесяти пяти... ну, и очередь, наверно, – неуверенно добавил Инженер.

– То есть белорусский диктатор, возможно, обрек на смерть кого-то из своих граждан, ожидающих пересадки?

Инженер замер, словно замерз на секунду, он, видимо, сопротивляясь, все же примерил на себя тяжесть такого решения, и она явно оказалась для него непосильной. Ему не хотелось, чтобы кто-то умирал из-за него в Белоруссии, но и цинизма для презрительного отношения к «чистоплюйству» тоже недоставало. Он задержал воздух в легких, боясь, что выдохнув, обнаружит облегчение от того, что не ему, а г-ну Либерману пришлось проявлять инициативу в этой ситуации.

– А завтра, – продолжил я, – белорусский президент обратится к господину Либерману, с просьбой, например, чтобы ваш посол в Минске заявил, что ему ничего неизвестно о политических репрессиях в стране.

– Мы не вправе брать на себя роль наставников белорусов в вопросах коллективной морали и общественного устройства, – мой вопрос будто снял наконец с плеч Инженера груз собственной его ответственности.

– Это лично вами выношенная мысль? – признаю, не самым вежливым образом спросил я моего гостеприимного хозяина.

– Так говорит Либерман, – оправдал Инженер мое предположение.

Стоило ли мне на таком болезненном примере предлагать Инженеру сравнение принципов власти закона с «телефонным правом» и жизнью «по понятиям»? А как я поступил бы в такой ситуации? А ты что скажешь, Господи?