Ненумерованные письма маркиза Кюстина

В обоих случаях после этого он доставал из кармана цветную пластмассовую расческу и приводил в порядок седую растительность на своей голове.

Будучи чрезвычайно чувствителен ко всему касающемуся сексуальной ориентации, я заподозрил Инженера в скрываемой им склонности к зоофилии, которой, возможно, и объясняется обилие в его доме картин и фотографий животных, причем все они таких размеров, что среди них нет настолько мелких видов, с которыми он теоретически не смог бы вступить в половой контакт никоим образом. По этой же причине, решил я, он не держит в доме даже кошки или кота, боясь уступить соблазну фелляции в общении с этими милыми существами.

Еще один случай. Я люблю держать в руках книги, поэтому в домашней библиотеке Инженера нередко доставал тома, все на русском языке. Делать мне с ними по этой причине было совершенно нечего, я переворачивал обложку, разглядывал оформление первых листов и ставил книгу на место. Но в одной из них я сразу почуял некий изъян, заставивший меня большим пальцем оттянуть вверх все листы и отпустить их, вызвав шелестящий обвал. Тут и обнаружилось, что где-то в области шестидесятых страниц с мясом выдраны были два листа. Я с удивлением и возмущением посмотрел на находившегося неподалеку Инженера, показывая ему рану, нанесенную книге чьей-то варварской рукой.

– Это я вырвал, – сказал Инженер, – это «Преступление и наказание» Достоевского. Я боялся, что когда-нибудь опять наткнусь на эти жуткие страницы.

Я ждал пояснений.

– Там был сон Раскольникова – избиение и убийство лошади, – ответил он очень серьезно.

И наконец, совсем недавний эпизод, когда Инженер неодобрительно отозвался о леволиберальной промывке мозгов, осуществляемой местной (не русской) прессой.

– Во-первых, промывать мозги необходимо, – сказал я.

Долженствовавшее последовать «во-вторых» то ли отцепилось еще в подсознании, так и не выкатившись в отсек мышления, из которого ему прямая дорога на язык, то ли изначально не было его во мне, а было некое давление интуиции, требовавшее развития мысли, но в продолжение я изрек:

– Мне известно лишь одно существо человеческого рода с непромытыми мозгами.

– Кто это? – недоверчиво спросил Инженер.

– Маугли.

Я был удивлен тем, как словно одним этим словом завороженный, взглянул на меня Инженер. Я приписал сей неожиданный эффект своей красноречивой находчивости и с увлечением и энтузиазмом принялся за разработку и детализацию мысли.

– У всех остальных людей мозги промыты цивилизацией, в которой они растут и воспитываются, – утверждал я. – Судя по результатам, лучшая система промывки мозгов – в Западной Европе, Северной Америке, в Австралии и Японии. И если вы утверждаете, что местная пресса именно эту систему слепо копирует, то на что же вы жалуетесь? Активно сопротивляющихся такой промывке мы как раз и находим среди авторов и комментаторов Zman.com...

Я прервался, так как заметил наконец, что мои наставления и красноречие пропали даром, Инженер не слушал меня. Его взгляд был направлен внутрь себя, и я достаточно хорошо уже изучил его, чтобы с высокой степенью вероятности расчесть пути и направления его мыслей и воображения. Мне стало как дважды два ясно, что милый мой Инженер уже витал в мечтах, воображая нежности и чудные прихоти игривых волчиц, баловство с ними в темноте и тесноте теплого логова. Может быть, он представлял себя и единственным любовником черно-блестящей Багиры, а уж какой простор его сексуальной фантазии предоставляла дружба с питоном Каа!

Моя жизнь на Земле прошла в девятнадцатом веке, я знаю доподлинно, каково это – обнаружить в себе необычную сексуальную склонность, какого мучительного подавления требовала она от доброго католика вроде меня. Зашоренного русским консерватизмом Инженера мне жаль было поэтому вызывать на откровенность в данном вопросе, мне вовсе не хотелось заполучить его плачущим на своем плече, признающимся в неразделенной любви к одной из овечек художника Кадишмана. По этой причине я оставил разглядывание упомянутых ассоциирующихся с картинами из медвежьей жизни фотографий Либермана на потом, чтобы случайно не спровоцировать Инженера на тяжелое для него признание. Да и хотелось мне взглянуть на снимки эти одному, без свидетелей.

На первой из фотографий г-н Либерман в длинном, тяжелом черном пальто подходил к лифту в сопровождении охранника, по связи что-то говорящего в микрофон, – должно быть сообщающего о предстоящем появлении босса тем, кто встретит его на этаже прибытия. Наглядевшись вдоволь, я мысленно оттолкнул охранника, прямого как каждая из трех балок рамы лифта и вошел в открывающееся пространство подъемника следом за спиной, покатость которой излучала силу, а наклоненная жесткая шея несла на себе упрямую голову. Дверь за нами двумя в воображении моем, столкнувшись двумя жестяными половинками, наглухо закрылась...