Тот звонок разделил нашу жизнь на «до» и «после», и это довольно жестокая, но абсолютная правда, что, только потеряв, человек понимает, насколько же он был счастлив.
Наше счастье разбилось трелью того самого телефонного звонка, безжалостно превратившего наш дом в склеп с живыми мертвецами, стершего напрочь улыбки с лиц и заставившего забыть, как может звучать смех в этих стенах.
Помню, не поверила тогда. Не сразу. Когда отец телефон выронил и грузно осел на полу, я, поддерживая его руками, крикнула маму и, дождавшись, когда она прибежала, сама схватила аппарат с пола, обратив внимание, что входящий вызов был от Артура.
- Арт, что случилось, тут отцу плохо...
Но на том конце провода раздался незнакомый мужской голос:
- Артур Сафарян вам кем приходится?
У меня тогда сердце остановилось. Просто перестало биться, затаившись в преддверие следующих слов. Не знаю, почему спросила, кто интересуется. Можно подумать, именно это вдруг стало важным. Но я смотрела на отца, схватившегося за грудь и беззвучно шевелившего губами, и инстинктивно пыталась оттянуть время, не дать произнести тех слов, которые сделали это с ним.
- Он мой брат. А вы кто?
- Лейтенант Озеров. Тело вашего брата обнаружили на автостоянке. Сейчас оно находится…
Он говорил что-то еще, а я уже не слышала ни одного его слова, только шум из трубки, который отдавался в висках мучительной болью. Мама рассказывала, что я долго разговаривала с полицейским, даже записала адрес, куда отвезли брата; что после вызвала отцу скорую, а потом позвонила дяде и рассказала о случившемся, попросив поехать на опознание тела Артура.
Я не помнила ничего из этого. Действовала на каком-то странном автомате, понимая, что больше некому. А потом, мама сказала, я позвонила Мадану, но его телефон был выключен. И тогда я сломалась. Наконец, поняла, что именно произошло. И с кем. Не с ним. С нами. Его нет, и он не чувствует и сотой части той боли, того Ада, в который погрузилась наша семья. Не видит, как в одночасье она дала трещину, которая начала расползаться с каждым днём всё шире и глубже. Его нет, и он не чувствует, что и нас тоже больше нет. Нас прежних, тех, кем мы были с ним.
***
- Что на ужин приготовить? – Мама меня по голове гладит, и я поклясться могу, что она даже не смотрит на меня – глядит задумчиво на стену. Мне каждый раз хочется спросить её, что она видит в этой пустоте, но я так боюсь её ответов, что просто молчу.
Ох, мама, мне так же, как и тебе, кусок в горло не лезет. О каком ужине ты говоришь? Но мне нужно вытащить её из этого состояния, нужно занять её делом, каким угодно, но чтобы было меньше времени окунаться снова с головой в своё горе.
- Хочу зеленую фасоль с мясом и долма, сделаешь, мам?
- Ты же не любишь долма, - я слышу усталое понимание в её голосе и готова сжать её в объятиях, встряхнуть, чтобы ожила. Ради меня. Мы еле вытащили отца после тяжелейшего инсульта, и я не могу позволить и матери скатиться в эту пропасть. Мне просто страшно остаться совершенно одной на самом краю.
- Мам, ты так давно не готовила её. Я, правда, хочу. Только давай не с виноградными листьями, а с капустой?
Она грустно улыбается и идёт к двери, ненадолго остановившись в проёме:
- Ты Мадана тоже пригласи к нам, милая. Давно не заходил.
- Хорошо. Обязательно приглашу.
Не заходил, потому что я не хотела. Поначалу даже голос слышать его не могла. После того, как не ответил…как оставил совершенно одну. Я его номер, подобно роботу, безостановочно набирала, снова и снова выслушивая безучастное «абонент временно недоступен». Мне казалось, если он приедет, то всё это окажется шуткой. Жестокой, несмешной шуткой. Розыгрышем на мой день рождения. Мне казалось, если он приедет, и всё это будет всё же правдой, то он сможет удержать меня на этом чертовом краю бездны, не позволит, ни за что не позволит упасть в неё.
Он перезвонил слишком поздно. Когда чувство вины перед погибшим братом стало слишком большим, слишком всеобъемлющим, чтобы я ответила ему. Чувство вины, потому что знала, Артур до последнего не принял мой выбор.
Мадан писал, звонил, психовал. Я чувствовала, что психует, сходит с ума от желания поговорить, и всё равно не спускалась вниз, даже когда он приезжал. Была уверена, что злится, бесится там, в гостиной, не смея подняться в мою комнату при таком количестве народа, и всё же не могла заставить себя спуститься. Потому что знала, что не смогу устоять. Что вся уверенность в принятом решении в крах рассыплется, как только увижу его. Презирала сама себя за то, что боялась, кинусь к нему на шею, если вдруг увижу.