Неожиданное наследство, или По ком кипит смола в аду?

— Багамы? — Переспрашивает он меня, запускает мотор, и баркас отходит от пристани. Сзади подпрыгивает на волнах, привязанная на длинной веревке спасательная лодка. Капитан облокотился о панель приборов возле штурвала и, кажется либо уснул, либо умер. Но зрелище это обманчиво — внутри он жив на полную катушку и разгоряченный сигарный дым из лёгких, как из котлов паровой машины вырывается наружу через трубы носа, сигнализируя, что машина полностью готова к работе и прогревается на холостом ходу.

Баркас шел, немного продольно покачиваясь. И покачивался он так равномерно, словно неведомый маятник, прикрученный снизу, болтал его из стороны в сторону. Высокооборотистые моторы подвывали как китайские мопеды. Подвывали тихонько и где-то в глубине трюма и бодро гнали нас вперед.

Через час земля сзади отдалилась и ушла под воду.

Я пошел на нос и встал, оперевшись руками о борт. И вдруг внутри меня случилось замешательство. Случилась, ни с того, ни с сего, легкая нервозность, какая бывает перед важным и значимым открытием. Может дед мой был моряком? Может прадед? А может еще раньше кто-то ходил в роду по большой воде. И оттуда — из их далекого прошлого — до меня словно порыв ветра долетело сообщение, и всколыхнуло что-то внутри, и что-то внутри отозвалось. Я почувствовал вдруг что обстановка вокруг она такая домашняя, такая своя, такая безопасная. И улыбнулся, вспомнив наставление жены: «Вы там, в открытом океане том, поосторожнее!».

Как к нам прилетают сигналы из прошлого? Лазер подсознанья сто, двести, пятьсот или тысячу лет назад мгновенно выгравировал восторги и опасения в нейронных связях моего предка. А потом, упакованный в сперматозоид информационный массив был отправлен потомкам. И может он разбрызгивался несколько жизней туда-сюда нераспакованным, но вот миг активации настал, и гравировки совпали, и я услышал голос предков. Почувствовал, что в огромном пространстве космоса я не бессмысленный элемент. Почувствовал, что от меня тянутся ниточки в прошлое и будущее, и я здесь есть измененная копия прошлого меня и я ответственен за запись, которую при мне сделает лазер. И океан показался качающей меня на руках вселенной, которая нашла время показать мне любовь и заботу. И я их почувствовал. И почувствовал, что всё, ради чего я вышел в открытый океан, случилось. Случилось мгновенно. И хотя не этого я ожидал и не за этим пустился в путь, но было очевидно — другого ничего не будет и можно возвращаться.

— Сеньор! — Вдруг крикнул Хуан, и указал на воду рядом с правым бортом, гладь которой разрезал черный плавник.

— Дельфин?! Какой большой!

— Нет, это марлин!

34

И раз мы были в океане и у нас были рыболовные снасти и ящик шампанского, то решили тормознуть баркас и порыбачить. Клевало так часто и так много, что улов, весящий меньше килограмма, признавался мелочью, и выкидывался обратно, и радостно уходил в глубину, шурша плавниками. Добычу мы доставали и выбрасывали где-то раз в пять минут, и я начал подозревать трюк в исполнении десятка рыб, развлекавшихся этим круговоротом: ты ее выбрасываешь, она разворачивается, снова съедает наживку, совершает полет в воздухе и снова плюхается в воду. К концу которого часа выдергивания рыбы из воды я понял что удовольствия больше от этого не получаю, не помню. Азарт превратился в бессмысленный конвейер. Тунцом, барракудой и дорадой были заполнены все емкости. Пара камбал валялась на палубе, и я боялся поскользнуться на них как на шкурке от банана. И уже солнце стало опускаться в океан (а ведь на самом деле это не звезда тонула впереди, а мы заваливались вместе с планетой назад); и уже я минут тридцать подцепил, но не поднимал рыбу, и она металась в ужасе между перспективой попасть на сковороду или в пасть акулы; и Хуан уже смотрел на меня подозрительно, пытаясь определить, насколько я сошел с ума от рыбацкого счастья — а всё это вместе говорило, что пора сворачивать рыбалку и разворачивать вечернюю поляну с питьем и закусками.

Хуан пожарил рыбу и рыбе этой позавидовали бы лучшие кухни мира, насколько мягкой и сладкой она была. Пальчики оближешь в прямом смысле слова! За пальчики выпили два раза, а после того, как выпили за них в третий раз, выяснилось, что у кубинца сегодня день рождения.

— Едрёна Матрёна! — Говорю, и понимаю, что фраза эта по уместности использования и эмоциональной точности может быть оценена лишь потомками Пушкина. И следом восклицаю международное: — Ого!

Он скромно улыбается, отодвигает шампанское и достает кубинский ром. Я в ответ насколько могу широко и радостно тоже расплываюсь в улыбке и думаю «Твою ж мать!», опасаясь, что доставать нас из воды будет некому, если мы вдруг в нее свалимся. К примеру, кто-то пойдет отлить и его мотнет, и он кувырнется за борт. И так я напрягся по этому поводу, что даже решил надеть спасательный жилет, но не надел, потому что праздновать в нем день рождения нелепо даже среди океана.