Неожиданное наследство, или По ком кипит смола в аду?

Рассказываю жене и дочери о случае с фотоаппаратом и слышу: «Папе явно надо отдохнуть». Отвечаю им: «Да нет же — это был какой-то знак. И скорей всего мы сюда не зря приехали, и зря мне кажется, что приехали зря». В итоге в ходе небольшой дискуссии сходимся во мнении, что если это и был знак, то, скорей всего Хемингуэй намекал нам сходить в его любимые бары и бахнуть несколько тостов за литературу. И я перечисляю, загибая пальцы: «За старика, за море, за марли́на». «Может за Мэ́рлина?» — переспрашивают они у меня, и объясняю, что марлин, это большущая океаническая рыбина с носом-копьем и скоростью плавания до 100 километров в час. Но при этом соглашаюсь выпить и за Мэрлина тоже. Добавляю: «За колокол, за мир во всем мире, и за «прощай оружие»». И больше поводов для тостов не накидываю — знаю, стоит только начать, как дальше тосты найдутся сами.

Обратно возвращаемся в том же «Шевролет де люкс», водитель которого развлекает нас, и в дело и без нажимая на клаксон, который играет первые три фразы из песни «Я Кукарача». И всё вместе — небо, пальмы, далекий и легкий шум океана, Chevrolet, кубинец в голубой рубахе и белых штанах и «Кукарача» — всё кажется столько же невероятным, как и вид заходящего на Гавану с океана вечера. Он, словно загнанный солнцем за границу горизонта пасынок природы к ночи возвращается домой, неся с собой усталость и обволакивая усталостью всё, и валится от усталости с ног, и все валятся вместе с ним. На меня свинцовая усталость накатила прямо в машине, и я задремал, и голова свесилась на грудь и, если бы не окрик «Amigo!» и легкий толчок в плечо я бы не проснулся и не разбудил девушек, дремавших сзади.

28

Я думал, вечерняя Гавана похожа на Бангкок из песни «Одна ночь в Бангкоке», ту, что скопипастил с английского на русский в своё время Сергей Минаев — думал, те же тут тревожность, напряженность и ожидание удара ножом в спину на улице. И когда портье указал нам путь к бару Floridita, я был уверен, что наш семейный корабль отправляется из тихой гавани в бушующее море улиц. Да любой «Форсаж» посмотри — там, где сцены с Гаваной, там постоянная вакханалия: уличные гонки, рэперы, драгдилеры. Но вне «Форсажа» все оказалось на удивление спокойно, мирно, и немноголюдно. Туристы то ли сидели по барам, которых было столько, что в них запросто могла бы раствориться половина человечества, то ли лежали в номерах под кондиционерами, не в силах больше потеть в уличной жаре.

«Obispo 557» было написано на доме в полуподвале которого был бар, и эта уличная табличка меня смутила.

— Ты чего встал? — Спросила жена.

— В номере дома нет троек. Это какой-то неправильный бар.

— Ну, тогда и рейс самолета был неправильный и места в нем, на которых мы сидели.

— Но это был «Боинг 737» и я сидел на третьем месте слева.

— Вы так с этими тройками сойдете с ума. — Сделала замечание дочь, а жена ее поправила: — Это он сойдет с ума.

— Скажи, подмигнул тебе Хемингуэй? — Вдруг спросила супруга.

— Ну, да — подмигнул.

— Так «ну, да — подмигнул» или «стопудово подмигнул»?

— Стопудово!

— Тогда пошли. — И она подтолкнула меня в спину, и я практически ввалился в дверь бара.

И там, за дверью, вдруг и нашлись все те туристы, которых я ожидал увидеть на улицах. Дверь словно специально была герметичной настолько, чтобы звуки из Floridita не просачивались на улицу. Потому что, если открыть двери всех баров на всех улицах, то грохот будет как на фестивале автомузыки в промзоне в Люберцах, когда не просто никого не слышно, а и кровь так бьет в голову и давит на глаза, что ничего не видно. И хочется убить всех, и насладиться тишиной, пока не примчится полиция.

Подскочил мужичок в белой футболке и красном фартуке (и я обратил внимание, что все работники так одеты) и сказал по-итальянски явно что-то приятное и начал подталкивать нас вглубь зала подальше от двери, в которую кто-то уже входил. И толкал он нас и толкал, но свободных мест всё не было и не было, и мы уже обогнули музыкантов, топчущихся в центре, и зашли им за спину, и вот уже дальняя стена и это явно какое-то захолустье, но в захолустье был пустой столик. Дали провожатому пять долларов и в ответ получили одно «грасиас» и поняли, что эквивалент денег к любезности «пять к одному». Но в качестве бонуса он принес от стойки три коктейля и сказал «Презент» и мы поняли, что это бесплатно.

— Гляди! — Воскликнула жена и показала мне за спину. А прям у меня за спиной у стойки бара сидел Эрнест Хемингуэй, точнее его бронзовая копия в полный рост. Но как живой! Я подошел. Он был как Будда — широколицый, улыбчивый и чуть пузатый. От бронзы веяло теплом, а от выражения лица добродушием и ироничностью. Впереди Хемингуэй был немного потерт, и это тут же объяснилось — подскочила туристка, присела к нему на колени, потом облокотилась, потом приобняла позируя на камеру. И упорхнула, унеся на платье бронзовую пыль Хемингуэя. Я переживал за хемингуэев нос, помня, что это самое часто трогаемое место у бронзовых фигур в московском метро, но эта писательская часть тела была в порядке.