Непорочная для Мерзавца

Зачем-то держу их в кулаке, боюсь дышать, пока он закатывает рукава. У него самые невозможные руки: в негустой поросли темных волосков, жилистые, крепкие. И мне хочется, чтобы он спровоцировал меня его укусить, потому что хочу вцепится зубами в его кожу, ощутить ее вкус у себя во рту.

— Жаль, я надеялся, ты откажешься и у меня будет законный повод доказать, какая ты доступная дрянь.

Я бросаю запонки в его бокал, прямо в дорогое вино, и отодвигаю тарелку. Габриэль даже не обращает внимания — буквально за секунды разделывает кусок мяса и меняет наши тарелки.

— Ешь, Кира.

— Я не ем в плохой компании.

— Ты делаешь, что я скажу, пока я прошу просто есть и пить, а не сделать мне минет.

Но мое терпение не безгранично, грязнуля. Поэтому, — он накалывает кусок стейка и пододвигает вилку к моим губам, — поработай ртом над этим кусом мяса, Кира, или я подумаю, что ты нарочно меня провоцируешь.

Я медленно стягиваю мясо зубами. Жду, что вот-вот появится приступ тошноты, который случается всегда, когда пытаюсь есть через силу. Но ничего не происходит.

Только вкус сочной, в меру соленой свинины с пряными травами, от которого подступает слюна и живот снова громко урчит.

Габриэль выжидает, пока я прожую — и тут же дает еще один кусок, который я проглатываю уже без угроз. И мне хочется еще. Съесть все, что есть на тарелке. Вот так, без страха, что меня снова вырвет, что живот будет болеть от пищи, которую он не хочет. Как будто эти два с половиной года не было жутких режущих спазмов, не было пыток над собой.

Я просто ем и наслаждаюсь восхитительным вкусом еды.

— Ничего сложного, Кира. — Улыбка триумфа не смягчает ни его взгляд, ни черты лица.

Он выискивает на тарелке полукруглый кусок помидора, берет его прямо пальцами и протягивает мне. — Хорошо, что ты любишь мясо, но овощи нужны для пищеварения.

Мы оба знаем, что это вызов. Кормит меня с рук, как свою собачонку, приручает кнутом и пряником. Ручаюсь, он миллион раз это проворачивал.

— Не боишься, что откушу тебе пальцы, Эл?

«А ты попробуй», — одними губами отвечает он и я делаю то, о чем мечтала весь вечер — жадно вгрызаюсь в его «угощение». Я знаю, что кусаю больно, потому что делаю это намеренно, за каждое слово унижения, которыми он колотил меня весь вечер. Но губы сами сжимается поверх места укуса, словно какой-то части меня жизненно важно стереть эту боль с его кожи.

— Я сейчас кончу, грязнуля, — откуда-то, словно из самого горла, рокочет Габриэль.

От этих откровенных пошлых слов что-то поднимается к самому горлу, сдавливает спазмом, не дает сказать в ответ какую-то колкость, мешает придумать ядовитые слова, которые испортят ему все удовольствие. А потом все это беззвучно камнем падает на дно моего желудка, и свивается в змею, вьется внутри, мешая сосредоточиться на попытках сопротивления.

Я слишком поздно вспоминаю, что все еще держу во рту его пальцы, и что мои губы стягиваются вокруг них все туже и туже, и Габриэль подается вперед, преклоняется, начихав на все, через весь стол, почти к самому моему лицу.

— Нет, грязнуля, не смей, — приказывает он, когда я пытаюсь разжать губы. Вместо этого проталкивает большое палец глубже, нарочно проводит подушечкой по зубам. — Сожми сильнее, Кира.

Мотаю головой, и Габриэль закрывает глаза, морщит лоб, словно ему невыносимо больно. На миг мне кажется, что он не станет ждать моего согласия и сделать то, что хочет. Это же Эл, эгоист и самовлюбленный принц с эго размером как расстояние до луны, что ему отказ какой-то «грязнули». Но он вынимает пальцы, откидывается на спинку стула. И делает то, отчего мое сердце совершенно точно перестает биться: целует оба пальца, все еще фиксируя мой взгляд своими демоническими янтарными глазами.

— Ешь, Кира, я хочу увидеть твою тарелку пустой.

Еще один приказ, после чего Габриэль снова как будто теряет ко мне интерес: одной рукой лениво орудует вилкой в своей тарелке, другой что-то листает в телефоне и даже умудряется набирать сообщения. Я использую эту паузу, чтобы привести мысли в порядок. Это все не укладывается в голове, словно слишком большой плед для ручной спортивной сумки. Но я пытаюсь, хоть это почти бессмысленно, найти разумное объяснение поступкам Габриэля. Это просто его тактика усыпления бдительности. Но даже если так — зачем ему я? Ни один мужчина за мои двадцать два года столько раз не говорил мне, что я совершенно омерзительная тощая бледная грязнуля, столько это делал Габриэль. Собственно, кроме него никто и не говорил.

— Видишь, как просто нормально поесть, — кивает на мою совершенно пустую тарелку Габриэль. — Всего-то нужна плохая компания.