Непорочная для Мерзавца

Наверное, стержень во мне недостаточно толстый и крепкий, потому что я не могу не подчиниться, хоть в эту минуту больше всего на свете боюсь увидеть, что же я наделала.

Но глаза открываются сами собой, словно этот мерзавец имеет власть управлять мной голосом.

Тонкая ярко-красная косая полоса раскроила его лицо надвое — от правой брови, через переносицу на левую щеку. Сумка валится из моих рук, колени пускаются в пляс. Это правда сделала я? Я в жизни мухи не обидела, тащила домой всех бездомных котят и выпавших из гнезда птенцов, а однажды даже облитого керосином ежа. Но вот это, с Элом — сделала я?

— Это больно, грязнуля, — говорит он глухо.

Он получил по заслугам, потому что я не заслужила ни одного слова, которыми он постоянно прокалывает меня, и я лопаюсь, как воздушный шар. Но мне невыносимо смотреть на уродливую полосу, которая буквально на глазах становится более выпуклой и темной. Хочется отмотать время вспять, не заносить руку, не бить его проклятым ремешком от сумки. Просто не позволять отраве по имени «Габриэль Крюгер» будить во мне эту мерзость.

— Прости, пожалуйста, — говорю я, чувствуя, что чем больше смотрю на него, тем сильнее болит собственная кожа. Как будто он отпечатывается на мне.

Эл ничего не отвечает: подталкивает меня к двери, а на улице — в машину.

На заднем сиденье лежат цветы: целая охапка маленьких подсолнухов. Как будто кто- то сгонял в будущее и принес кусочек лета в мерзлый февральский вторник.

Я вовремя останавливаю себя от того, чтобы потрогать ярко-оранжевые лепестки.

Зачем мне это? Мир должен вывернуться наизнанку, чтобы Крюгеру захотелось сделать мне приятно, тем более — букетов подсолнухов. Он знать не знает, что я их люблю. Рафаэль однажды подарил мне именно подсолнухи, случайно, просто угадал, и я радовалась, как ребенок.

А этот букет Габриэль просто везет жене, конечно же. Я тут вообще не при чем. Кто знает, что со мной сделает, если оскверню красоту своими недостойными грязными руками, так что демонстративно отодвигаюсь подальше.

— Что он от тебя хотел? — спрашивает Габриэль. Грубо хватает цветы и швыряет на сиденье рядом с водителем.

— Дима приходил на запись эфира, мы случайно столкнулись. — Я устала с ним пикироваться, а это — просто правда, от меня ничего не отвалится ее сказать.

Он молча отворачивается к окну, ни единой эмоцией не выдавая свои мысли.

Кажется, я начинаю привыкать к тому, что в его машине мы ездим так, будто нас разделяет стеклянная перегородка. Даже у случайных попутчиков в такси тем для разговора больше, чем у нас.

Глава двадцать четвертая: Габриэль

Я чуть было не совершил глупость.

Точнее, я ее свершил, но не довел до конца, потому что вовремя расклеил глаза.

О чем только думал? Букет, квартира, на, Кира, только перестань быть такой унылой и скучной соплей, и стань, наконец, девчонкой, которая отдается за деньги. Я даже заберу свои слова назад, задарю тебя подарками, как хренов царь Соломон, только перестань делать вид, что именно мои деньги — самые грязные в мире, а мой член — самый противный.

Я почти и не спал, потому что в голову лезла какая-то сюрреалистическая чушь, где Кира спит в свое постели почему-то в идиотской мешковатой пижаме, а ей на голову падает потолок, и весь дом оседает в гору пыли. Всю ночь я убеждал себя, что мне плевать, а утром первым делом дал задание своей секретарше найти хорошую квартиру неподалеку от «ТАР». Эта женщина проела мой мозг. Не знаю, как ей это удалось, но эта одержимость больше не мучает меня. Я ей, блядь, наслаждаюсь!

И что в итоге? Стоит отвернуться — и рядом с ней снова какой-то мужик. И не кто- нибудь, а мой дядя, за которого она собираюсь замуж. И он так на нее смотрит, будто сожрать готов. Я мужик, я понимаю, когда вижу на лице другого самца то, что и сам чувствую.

Я хотел его убить просто за то, что он стоит достаточно близко, чтобы дышать с Кирой одним воздухом. Я правда желал смерти собственному дяде, и до сих пор желаю. убил бы — и на одного придурка, пускающего слюни на мою Киру стало бы меньше.

Стискиваю челюсти так сильно, что зубы впиваются в десны.

Она «не моя». Она мне на хер не нужна «моя».

Машина притормаживает у новостройки. Дом мне нравится: одна квартира — отдельный вход. Два этажа плюс мансарда и подземный гараж. Красивые витражные окна между лестничными пролетами.

— Я никуда не пойду.

Кира складывает руки на груди, так что приходиться обходить машину и за руки вытаскивать упрямицу наружу. Отметина на роже от ремня ее сумки просто зверски горит, как будто у меня под кожей торчит игла толщиной в палец. Я гоню прочь мысли о том, чтоб ы я сделал с кем-то другим, будь он на месте Киры. Об этом правда лучше не думать, потому что следом сразу придут мысли: а какого, собственно, хрена, я не делаю это с ней? Ответ меня вряд ли порадует.

— Ты пойдешь, упрямая гусыня, или я понесу тебя на плече, как истеричку.

Я не преувеличиваю на этот раз и точно не шучу. Если не пойдет своими ногами — я точно лопну, на хрен разойдусь по швам. И я сам не знаю, что за чудовище из меня вылезет.