Непорочная для Мерзавца

Да, вот так, я буду думать о плесени, обо всякой ерунде, о чем угодно, лишь бы не поддаться соблазну и не подойти к их столику. Интересно, если бы я вдруг появилась там — что бы Габриэль придумал в качестве отговорки? Не хотел расстраивать мамочку?

Я безумно ревную, поэтому даже в мыслях не узнаю саму себя.

Я, как гадюка, которая давно не вонзала ни в кого зубы, истекаю ядом и, кажется, вот- вот задохнусь в его испарениях, убью сама себя, пожру, как Уроборос.

Тошнота кувыркается в горле, словно скользкий шершавый комок, которые невозможно проглотит. Как будто мне просто разорвет гортань от малейшей попытки опустить эту дрянь обратно в желудок. Бесполезно с этим бороться, поэтому единственное, что я могу — сорваться с места, запечатав рот двумя руками, и почти вслепую залететь в туалет.

Меня скручивает пополам, и поясницу выламывает, словно дерево — откуда-то из копчика, прострелом до самого мозжечка. Бегу к раковине, глотаю несколько пригоршней воды — и меня снова тошнит. И так несколько раз, пока желудок не ссыхается стенка к стенке. Только после этого я могу дышать, хоть это последнее, чего мне сейчас хочется.

Я ведь могу просто подойти к их столу и сказать «привет»? Мы ведь не чужие люди? Мы ведь теперь «мы» и нет ничего странного в том, что я хочу узнать, почему мой мужчина проводит время с другой женщиной, хотя сказал, что будет занят до поздней ночи?

«Именно ею он и будет занят, и именно до поздней ночи», — не щадит внутренний голос и делаю то, о чем конечно же буду жалеть через минуту — бью ладонью по своему отражению. Бабушкино кольцо цокает о гладкую поверхность, но на зеркале ни царапины.

Выдыхаю: медленно, сдержано, мысленно проговариваю все, что я им скажу. Даже представляю, как вылью на Красную то, что она пьет, даже если это будет кипяток — мне все равно. Я имею все права на эту боль.

В зале душно, и хоть здесь не разрешают курить, я отчетливо слышу запах табака.

Просто фантомные воспоминания, потому что это не случайный запах табака, а именно тот, который я помню с того проклятого вечера, который снова стал моим навязчивым кошмаром.

— Кира? — слышу справа знакомый голос, но кто бы это ни был — мне все равно.

Отмахиваюсь, не глядя, фокусируюсь только на парочке за столом. — Кира, добрый вечер.

Чья-то ладонь берет меня за руку, потом — за плечи, хоть я пытаюсь сопротивляться.

— Вы снова ужасно выглядите, Кира Викторовна, — знакомыми меланхоличными интонациями отчитывает модный фотограф.

И Габриэль поворачивает голову в нашу сторону.

Мое первое желание — зажмуриться. Просто закрыть глаза, и представить, что я все еще вижу дурной сон. Что реальность оборвалась в тот момент, когда Эл провел меня до двери, поцеловал на прощание и пообещал заехать. А все, что случилось потом и продолжает случаться сейчас — это просто дурной сон. Сны ведь бываю длинными, нам кажется, что мы проживается в них всю жизнь, а на самом деле это всего лишь секундный импульс в мозгу.

Может быть, если очень сильно захотеть проснуться, кошмар закончится?

— Что-то не так? — обеспокоенно спрашивает Алекс.

А я даже ответить ничего не могу, только мысленно уговариваю себя проснуться.

Но чуда не происходит: я открываю глаза — и Габриэль все так же сидит за столом в компании девицы в красном платье, но теперь он даже не сморит в мою сторону, он весь увлечен беседой. Это какая-то игра? Или он просто получил, что хотел? Может, это его месть за то мое «нет»? Он ведь обещал, что получит от меня все и я дам это сама.

То, что я сделала вчера вечером в его квартире, очень даже тянет на «захотела сама».

— Мне просто нужно присесть, — говорю я сбивчиво, и с трудом заставляю себя оторвать взгляд от стола, где сидит Габриэль.

— Вон там — разве не ваша подруга? — Алекс кивает в сторону Веры, которая уже изо всех сил машет нам рукой.

Молча киваю и все-таки сбрасываю со своих плеч его руки.

Габриэль Крюгер меня изменил. Это мерзкое ощущение, но глупо его игнорировать, потому что я чувствую себя его собственностью. Он сидит там с девицей, которая, конечно, не имеет проблем с пищеварением, у нее нет уродливого ожога и она точно не задыхается от поцелуев, и вряд ли упадет в обморок от нервного истощения. А я — здесь, и все мои мысли, как рой рассерженных диких ос вьются только вокруг одного: почему он так со мной? Я ведь простила ему то, что он сделал, я себя наизнанку вывернула, разрешила, как последняя дура, ткнуть свое сердце вилкой, словно какой- то десерт. Я не умею врать, а теперь даже притворяться не могу, потому что устала от игры на публику и больше не хочу делать вид, что мне безразличен и Эл, и его отношение. И я имею право спросить, почему он обращается со мной, словно с носовым платком, который можно просто выбросить в урну и, не заморачиваясь, купить новый.