Внутри старинного русского особняка, который занимало японское посольство, царила исключительная тишина. Нигде не хлопали двери, не скрипели половицы, не раздавались голоса. Тяжелые входные двери здания были заперты, а возле них каменными изваяниями застыло несколько мрачноватого вида японцев в черных костюмах с подозрительно оттопыривавшимся карманами. Еще несколько сотрудников посольства тихо, словно мыши, сидели на своих местах и старались не привлекать к себе внимания.
Всю эту атмосферу нарастающей тревоги и страха в посольстве создал приезд всего лишь одного человека – Хидэки Тодзио, премьер-министра японского правительства, имевшего очень своеобразную репутацию жесткого консерватора, последовательного сторонника войны с Советским Союзом, убежденного сторонника императорской власти. Словом, вряд ли можно было бы видеть в городе, названного в честь известного большевистского деятеля, более странную фигуру, чем генерал армии и премьер-министр Тодзио.
И сейчас это невысокий, сухопарый человек, блестя стеклами круглых очков, буквально буравил глазами стоявшего напротив него Наотако Сато, посла Японии в Советском Союзе.
– …Персонал и охрана были опрошены лично мною, – почти каждое предложение посол сопровождал глубоким поклоном. – Никто не видел и не слышал ничего подозрительного. Никто из агентов также не заметил ничего странного.
Окаменевшее лицо премьер-министра выражало сдержанное неудовольствие такой нерасторопностью посла и его сотрудников, о чем он не замедлил сказать:
– Все оставляет свой след. Птица в лесу заставляет колыхаться ветку, на которую она садится; заяц на лугу оставляет след в высокой траве, что помогает охотнику его выследить… – пальцы его правой руки, лежавшей на поверхности стола, медленно сжались в кулак. – И лишь нерадивый глупец не может увидеть такие следы.
У посла внутри буквально сжалось все в тугой комок.
– Нужно выяснить, кто передал письмо с планами Гавайской операции, – негромко проговорил старик. – Собери всех в комнате, я сам буду с ними говорить… И, Сато, я до конца этой недели должен встретиться с советским послом.
А вот тут посол с трудом сдержал свое удивление. Сам Тодзио, непримиримый противник Советской России и сторонник ее расчленения, приехал, чтобы попасть в Кремль. «О Аматерасу, происходит что-то невероятное… Неужели божественный Тенно решил протянуть руку Советам?»
Дверь в комнату тихонько отворилась и пропустила внутрь «батю», который, помня вчерашние мои приключения, шел чуть ли не на цыпочках. По всей видимости он думал, что вновь застанет меня в кровати, дрыхнущим без задних ног. А вот и нет!
– Ой! Мать тв…! – отшатнувшись, вскрикнул мужчина, едва только увидел сидевшего меня в самом углу на стуле, сумрачного, с черными кругами под глазами, перевязанного бурыми и слежавшимися за время бессонной ночи бинтами. – Сидишь тут в углу как черт… Ну-ка дай на тебя полюбуюсь, – он прошел к окну, выключил настольную лампу и раздвинул шторы, давая возможность дневному свету осветить страдальца, то есть меня. – Да… Да в гроб даже краше кладут. Не спал, что ли, всю ночь после вчерашнего?
Однако тут его брови удивленно поползли вверх. Он наконец-то заметил, что письменный стол был завален листками бумаги. Более того, скомканные бумажные комки, отражавшие муки творчества, валялись и под столом, делая пол похожим на лежбище какого-то дикого зверя.
– Не спал я, – угрюмо, с длиннющим зевком буркнул я, яркий свет из окна сильно бил по глазам, заставляя вжиматься в угол комнаты. – Мысль уж больно хорошо пошла… Остановиться не мог.
После этих слов Михайловский более внимательно посмотрел на поверхность стола, отмечая и убористый почерк, и множество каких-то таблиц, непривычных диаграмм и рисунков. И в быстрых взглядах, бросаемых на меня, буквально сквозило понимание того, что здесь, на столе, лежало что-то очень важное.
– Смотрю я, ты просто стахановец, – наконец растянул он губы в улыбке. – Давай-ка лучше собирайся. Вызывают нас, точнее тебя, – он многозначительно показал головой на потолок. – Думаю, на счет вчерашнего получат все.