Непосланный посланник

Михайловский, стоявший почти на прямой линии между мной и Сталиным, начал медленно смещаться к занавешенным шторами окнам. Его массивная затянутая в пиджак фигура даже как-то неуловимо съежилась, делая его меньше ростом.

– Тебе на что приставлена охрана?! Маймуно! Вири швило! – не сдерживаясь, выдал он что непонятное и прозвучавшее для меня как странный набор букв. – У меня такой охраны нет! У товарища Берии тоже нет! А у тебя есть! У вас там в будущем совсем, что ли, мозгов от излишеств не осталось? Пропили, прожрали, просрали?!

Несмотря на всю серьезность ситуации (попробуй тут остаться спокойным, когда на тебя кричит сам Сталин, от такого у людей сердце останавливалось), мне буквально врезалось в память выражение лица «бати» в тот момент, когда Хозяин оговорился про будущее. «Боже, да он все понял». В его глазах сквозила такая отчаянная безнадега, которую было ничем не спрятать. До него явно дошло, что никакой я не гений или вундеркинд, фонтанирующий пророческими идеями. Я просто был из будущего, где это все уже произошло… Естественно, следующей должна была прийти в голову «бати» мысль о том, что с такими знаниями долго не живут!

– Ты что, действительно не понимаешь, что своими выходками ставишь под угрозу не просто свою жизнь, – со Сталина окончательно слетела его бронзовая маска правителя, которая, казалось, уже давно срослась с его лицом. – А жизни всех нас, целого государства, твоих будущих дедушек и бабушек, родителей? Пойми же, Дима! Сейчас ты, содержимое твоей головы, – он осторожно коснулся моего лба указательным пальцем, – для нас стоит нескольких полнокровных армий. А если подумать о том, что случится после войны, то и гораздо больше! Ведь благодаря тебе мы знаем, как все может случиться! Ну неужели ты этого совсем не понимаешь? – и тут он тяжело вздохнул.

А Михайловский уже настолько вжался в занавеску, что еще немного – и она его окутает с головы до ног.

Я опустил голову. Ну что я недоумок, что ли, какой? Конечно, я все прекрасно понимал! Просто меня тогда понесло. Ведь бывает такое. Это как вдохновение у художника или писателя. Какое-то найденное тобой орлиное перышко или увиденная мельком девушка с ярко-рыжими волосами произведет такое впечатление, что из-под пера сами собой выходят стихи или из-под кисти – мазки краски. Вчера так было и со мной! Увидев эту неестественную игру актеров – какие-то ужимки, карикатурность, постановочность, я по-настоящему завелся! Словом, об этом и я начал говорить.

– Да, я не сдержался. Повел себя совершенно неосторожно. Но там же был настоящий бред… Видели бы вы, что там снималось! – я почувствовал, как на меня снова накатывает, но останавливаться совершенно не хотелось. – Это же фильм про войну, про грязь, кровь и слезы, про трагедию, про настоящий, а не показной героизм! Зачем эти плакатные карикатуры на людей?! Бойцы, рабочие и крестьяне же видят, что на самом деле… Сейчас нужны такие фильмы, которые живо, страшно, жестко и натурально покажут, что там, за порогом стоит враг всех нас, нашей земли, от которого не спрятаться в погребе, который пришел за твоей землей, твоим домом и твоей жизнью!

Во время этой моей попытки оправдаться Верховный задумчиво теребил курительную трубку, порой бросая на меня быстрый и пронзительный взгляд. Вдруг он, дождавшись, когда я закрыл рот, чтобы немного перевести дух, резко повернулся к прикинувшемуся ветошью Михайловскому.

– Хм… Алексей Михайлович, раз уж и ты… хм, теперь знаешь, – услышав голос обращавшегося к нему Сталина, «батя», бледный как смерть, живо шагнул вперед. – Ответь, действительно с тем фильмом все было именно так?

Тот ответил не сразу, видимо, обдумывал, что сказать.

– Я, товарищ Сталин, конечно, не специалист, но люблю кино и раньше с супругой всегда старался выбраться в кинотеатр, – начал он осторожно. – Фильм, конечно, нужный, своевременный. И раньше, до встречи с… Дмитрием, – он бросил на меня быстрый взгляд, – я бы сказал, что фильм, несомненно, хороший, героический. Но сейчас… я так не думаю. Мы с Дмитрием много обо всем этом говорили. И теперь, товарищ Сталин, у меня крепнет убеждение в его правоте. В таком виде фильм про войну видится неестественным, таким ненастоящим эрзацем. Думаю, не хватает в нем чего-то жизненного, хватающего за душу…

Полностью поддерживая слова «бати», я кивал головой. «Давай, руби правду-матку! А то сидят тут и снимают не пойми что на советские деньги! Вот из-за таких режиссеров мы все время и проигрывали Голливуду, который, падла, и брал своей натуральностью… У америкосов идеология помогает фильму, делая его более зрелищным, а у нас наоборот – корежит все».

Наконец «батя» замолчал, по всей видимости иссякнув. Тогда, глубоко вдохнув, я снова вылез вперед.

– И вообще, товарищ Сталин, я тут вчера ночью почти не спал, обдумывая некоторые свои мысли по поводу советских фильмов и еще много чего, – я вытащил из-за пазухи сверток с несколькими десятками свернутых исписанных карандашом листов и положил его на стол. – Вот…