Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

— Нет, не все, русский начальник, — злобно ответил богач. — Хоть ты и большой красный начальник, однако нет у тебя такого права, чтобы оленей отбирать. Это мои олени! — Он ударил себя кулаком в грудь. — Я их нажил! Я их купил! Я их пас!

— Не ты их пас, Анагуричи! Я пас твоих оленей, — крикнул белозубый ненец. — И моя жена пасла твоих оленей. И мой брат их пас!

— А вспомни, Ненянг, — не унимался богач, — вспомни, как два года назад… — Он перешел на ненецкий.

— По–русски говори, Анагуричи, чтобы русский товарищ понял, — перебил кулака белозубый.

— Хорошо, Ненянг, могу и по–луцу… Помнишь, я тебя в парму взял…

— Ха! — возмущенно хмыкнул Ненянг. — У тебя тогда было три тысячи оленей, а у меня шестьдесят.

— Что такое парма? — спросил Смидович.

— Это когда твои и мои олени вместе пасутся, — объяснил Теван.

— Правильно, вместе стадо пасли. — Ненянг усмехнулся. — Один день я все стадо пас, другой день ты… Поровну работали.

— Ничего себе парма! — покачал головой Петр Гермогенович.

— Ты парму не ругай, Петр! — возразил Теван. — Старый обычай, хороший обычай, бедного человека выручить парма может.

— Хороший, если бедный объединяется с бедным. А когда бедный с богачом… Что ж тут хорошего, Теван? — И обратился к ненцам: — Сколько среди вас безоленных?

— Однако, все безоленные, председатель, — ответил старик. — У меня двенадцать олешек, у Салиндера и того меньше. У Ненянга совсем олешек не осталось, бог Нга к себе под землю забрал.

Петр Гермогенович вспомнил, как неделю назад, когда ехали к этому последнему лагерю, Теван вдруг резко повернул упряжку, словно наткнулся на препятствие.

— Хальмар–мя… Чум смерти, — глухо сказал он, показывая хореем куда–то в сторону.

Смидович увидел голый остов чума, скелеты людей и оленей, разбросанные вокруг, — все, что осталось после одной из страшных эпизоотии, в начале века обрушившихся на землю ненцев,

— С этого дня, — твердо произнес Смидович, — все олени, которых на время отдали вам кулаки, навсегда ваши. А Лапсуй и Анагуричи пойдут под суд за то, что настраивали вас против Советской власти, за то, что обманули районный Совет…

Случаются же странные ассоциации. Вот он сейчас очень далеко от Москвы, в тундре, среди незнакомых людей, разоблачает кулаков, восстанавливает порядок. А вспомнились, вроде бы совсем некстати, детство, Тула, его первое знакомство с несправедливостью, социальным неравенством, нищетой…

Семья Смидовичей переехала в Тулу из Рогачева Мо–гилевской губернии, и Петя сразу же поступил в гимназию. Он еще не знал города и с мальчишеским любопытством знакомился с ним, каждый раз делая для себя новые и новые открытия. Ему было интересно попасть в кварталы рабочей Тулы, где кривые и грязные улочки жались к низкому берегу Тулицы, испещренному лодочными причалами. Извозчики туда не возили из–за глубоких ям на проезжей части. Постепенно он уходил все дальше от дома и как–то добрался до грязной и унылой улицы, наполненной звоном молотков, дробно бьющих по металлу, и шарканьем наждака. Он тогда никак не мог понять, зачем стучит так много молотков сразу и что это делают люди в жалких домах, так не похожих на их дом на Старо–Дворянской. Он просунул голову в одну из дыр в заборе и увидел рослого человека, который сидел на чурбаке у крылечка и стучал молотком по блестевшему на солнце красному металлическому листу.

— Чего глядишь в щелку, паныч? Заходи, коль интерес имеешь, — услышал Петя добродушный голос.

Он не заставил тогда просить себя дважды, вошел через ветхую калитку во двор и, остановившись в сторонке, стал наблюдать за работой. Сухая, жилистая рука, державшая молоток, плавно поднималась вверх, а потом рывком опускалась на сияющий медный лист, вздрагивающий от Удара.

— Что это вы делаете? — робко спросил Петя.

— Самовар, — ответил человек и вытер пот с лица. — У вас дома большой самовар?

— Большой, — ответил Петя. — У нас вообще много самоваров.

— Ну вот, может, какой и я сработал.

Петя представил себе их самый большой, начищенный битым кирпичом самовар, такой ясный, что в нем, как в зеркале, отражалось удлиненное и смешное его лицо, и удивился, что такую красивую вещь мог сделать этот неуклюжий человек. Петя стоял долго, и долго, без отдыха бил по медному листу молоток, а лист делался тоньше, но зато длиннее и шире.

Из сеней вышла женщина в платочке, стянутом у подбородка узлом. Оглядела его с ног до головы, увидела запачканные глиной и уже подсохшие на солнце брюки.

— Идемте в дом, почищу вас, — сказала женщина.

Петя покорно последовал за хозяйкой. Русская, разрисованная петухами печь занимала чуть не пол–избы. На двух оконцах висели белоснежные занавески. У стены стоял некрашеный стол, напротив — кровать, покрытая ситцем в цветочках.

Женщина присела на корточки и руками отчистила грязь с Петиных гимназических брюк.

— Спасибо, — вежливо сказал Петя. — А где же ваш самовар? — спросил он, оглядывая горницу.

— Нету у нас самовара, паныч, — ответила женщина. — Чтобы самовар купить, большие деньги надо. А где их взять?