Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

Москва выглядела необычно. Казалось, все живое, способное противостоять вековому рабству, распрямляло плечи, дремавший великан медленно поворачивался, вдыхая воздух революции. На круглых тумбах, на заборах и стенах домов висели листки прокламации. Рядом мальчишки расклеивали приказ командующего Московским военным округом: город объявлялся на осадном положении.

На здании Думы висел красный флаг. С балкона кто–то выступал, внизу стояла небольшая толпа и слушала. За Иверской часовней, преграждавшей путь на Красную площадь, нерешительно топтался конный жандармский дивизион. Угрюмо стояли городовые, перебирая пальцами шнуры от огромных полицейских наганов.

Сторож у проходной электростанции поклонился Смидовичу, который быстрым шагом прошел не в контору, где у него был большой и удобный кабинет, а через проходную во двор, в мерно гудящий машинный зал. На станции было непривычно людно, должно быть, пришли рабочие других смен.

Митинг был в разгаре. На верстаке стоял знакомый кабельщик Радин, один из немногих уцелевших на станции большевиков, и читал прокламацию. Каждая фраза сопровождалась гулом одобрительных голосов. Смидович подошел поближе к импровизированной трибуне, рабочие вежливо и несколько недоуменно расступились. Когда освободилось место на верстаке, Петр Гермогенович переглянулся с Радиным и неожиданно для всех взобрался наверх.

— Товарищи! — крикнул он, хотя кричать не было особой необходимости: в цехе вдруг стало необычайно тихо. Только через секунду толпа удивленно и радостно ахнула, никто не предполагал, что к ним может так обратиться этот важный начальник. — Товарищи! — повторил Смидович. — Товарищ Радин только что прочитал вам прокламацию Московского бюро ЦК Российской социал–демократической рабочей партии большевиков, к которой я имею честь принадлежать. Я призываю вас делом поддержать выступление петроградского пролетариата против царизма. Как большевик и как один из инженеров электростанции, я предлагаю вам немедленно бросить работу и выйти на улицы Москвы, чтобы показать свою силу и свою преданность революции. Воззвание Московского бюро ЦК призывает нас немедленно начать выборы в Совет рабочих депутатов — орган власти пролетариата. Нет времени медлить.

— Прошу называть фамилии кандидатов, — обратился к митингу Радин, — и пусть это будут самые достойные из вас!

— Кашутина!.. Инженера Смидовича! — раздались голоса.

Несколько фамилий выкрикнули меньшевики и эсеры, но их никто не поддержал.

На другой день Смидович и Кашутин протискивались в Думу, куда со всех концов Москвы стекались только что избранные депутаты. На площади возле нескольких маленьких пушек, повернутых жерлами в сторону Тверской, нервно бегая молоденький офицер, отдавая распоряжения солдатам. Мимо, не обращая внимания ни на пушки, ни на солдат, потоком двигались к Думе колонны рабочих с революционными песнями, подъезжали грузовые автомобили, украшенные красными флагами. В ближайшей мануфактурной лавке приказчик нарезал ленты из красного сатина и бесплатно раздавал их.

Городской голова, члены управы, все старшие служащие Думы бежали, и думский огромный зал, коридоры, комнаты заполнил народ. Почти все первый раз в жизни были в этом здании и с любопытством рассматривали замысловатую лепку потолков, картины на стенах, огромные люстры… То и дело раздавались приветственные возгласы подпольщиков, которые до этого дня не виделись многие месяцы, а то и годы.

— Матрена!.. Простите, Петр Гермогенович, забыл, что вы теперь стали самим собою — Смидовичем.

Еще раз он услышал свою фамилию, когда выбирали президиум исполкома Московского Совета. Из большевиков в президиум вошел еще Ногин, который являлся также заместителем председателя исполкома.

Домой он сегодня так и не попал, даже забыл, что о нем беспокоится Соня. Исполком Московского Совета заседал круглосуточно, перерыв устроили только ночью на два часа, и это время Петр Гермогенович провел в кабинете какого–то члена управы. Он так и не заснул от усталости, от множества впечатлений, проворочался под собственной шубой, попытался найти таблетку от головной боли — не нашел — и встал, чтобы продолжить работу.

Несмотря на глубокую ночь, площадь перед Думой была по–прежнему заполнена народом. Людей надо было кормить, и Смидовичу пришлось подписывать множество ордеров на конфискацию хлеба, мяса, масла… Раскрылась дверь, и показалась подобострастно улыбающаяся фигура околоточного, взявшего под козырек:

— Господин, виноват, товарищ начальник, — начал он заплетающимся от страха голосом. — В третьей полицейской части, значит, заключенные. Так вот вопрос к вам: выпускать или пущай посидят?

Околоточного сменили несколько гимназистов. Они только что заняли оружейный магазин и пришли к Смидовичу с вопросом, куда передавать оружие и можно ли вооружать курсисток.

Потом стали приходить делегации воинских частей. Запомнился немолодой солдат с красным бантом и двумя Георгиями на груди. Петр Гермогенович с трудом упросил его сесть в кресло, обитое бархатом.