Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

— Так вот, «луцу Сенька» оказался не Сенькой вовсе, а прокурором, который хотел меня отправить на каторгу.

Теван причмокнул языком от удивления. Глядя на Тевана, причмокнули языками и другие, хотя они не слышали, что тогда рассказывал Смидович, и не знали, в чем дело.

— Может, ты еще дальше про свою жизнь расскажешь, Петр? — попросил Теван. — Шибко красиво у тебя получается. Все, однако, послушают. И Окатетто послушает. И Лаптандер. И Яунгат. Птицы, пожалуй, тоже послушают. — Он добродушно рассмеялся.

— Это трудная и долгая история, Теван, — про себя рассказывать.

— Ничего, Петр. Расскажи всем, а я за костром послежу, чтоб не потух…

Глава седьмая

Политическая обстановка в России все более накалялась. Газеты, хотя и неполно, скупо, сообщали о возникающих то тут, то там «беспорядках». Были свежи в памяти летняя иваново–вознесенская забастовка, продержавшаяся более двух месяцев, восстание на броненосце «Потемкин», всеобщая забастовка, начавшаяся в Москве, а потом охватившая всю Россию.

Агитаторам–большевикам было о чем рассказать народу.

В Москве стояли холодные, ясные дни, по ночам наплывал туман, и стекла в окнах к утру запотевали. Петр Гермогенович протер стекло ладонью, посмотрел на пробуждающуюся улицу, на дворников, которые лениво шаркали метлами по булыжной мостовой, на околоточного в белых перчатках и окончательно проснулся.

Смидович перебрался в Москву из Тулы, работал агитатором, однако не порвал прежних связей с городами, входившими в сферу действия окружного комитета РСДРП, для краткости называемого «окружной». Она охватывала пролетарские центры Московской губернии. Тем, кто работал в «окружке», доставалось, пожалуй, больше других. Хорошо, если в городе, куда направлял Комитет, уже были свои люди, но нередко непрочные связи рвались и все приходилось начинать сначала — искать конспиративную квартиру, чтобы устроить собрание, искать пристанище на ночь, а то и ночевать в стоге сена или на вокзальной скамейке.

Сегодня Петр Гермогенович собирался в Коломну к паровозостроителям. Перед тем как выйти на улицу, он проверил кошелек: внутри, догоняя друг друга, перекатывалось несколько серебряных и медных монет — все, что осталось на неделю жизни. Вот уже несколько лет, а точнее, с 1899 года, когда департамент полиции включил его в свой розыскной список, Смидович находился в подполье. Он налаживал партийную работу на Урале, в Ярославле, Костроме, организовывал нелегальную типографию в Рыбинске, был членом Уральского, Северного, Бакинского, а в последнее время — Тульского комитета партии. Как профессиональный революционер, он должен был получать в партийной кассе двадцать пять рублей в месяц, но касса была бедна, и часто приходилось довольствоваться десятью — пятнадцатью рублями, которые к тому же выдавали по частям.

Из экономии Петр Гермогенович пошел на вокзал пешком. Несмотря на раннее утро, рабочая Москва уже проснулась. Смидович влился в людской поток и, как всегда в таких случаях, вспомнил дорогое для него время, когда он вот так, как эти люди, шел со свертком под мышкой на свой завод.

Задумавшись, он не сразу услышал, что его окликают, а когда поднял глаза, увидел Николая Леонидовича Мещерякова, с которым подружился еще за границей.

— Какими судьбами? — Смидович обрадовался встрече.

— Доброе утро, Петр Гермогенович… Только что из Якутии, окончился срок ссылки, и вот я в первопрестольной.

— Устроились?

— Пока нет. Старые связи потеряны, новых еще не завел.

— Тогда идите в «окружку». Там очень нужны опытные пропагандисты.

— Спасибо, обязательно приду… А вы поседели… Много работаете?

— Работы хватает. — Он задорно улыбнулся. — Я, Николай Леонидович, похож на клячу, которая везет. Страшно устала, вот–вот готова упасть, но везет, потому что нужно везти.

— Вы по–прежнему Матрена или господин Червинский?

— Ни то ни другое — Василий Иванович. Мещеряков проводил его до вокзала и удивился, что его спутник не торопится взять билет, а топчется у кассы, словно поджидая кого–то. Ждать пришлось недолго. Появился кондуктор, пошарил глазами по очереди и подошел к Смидовичу, потом еще к нескольким, из тех, кто был одет победнее.

— Ступайте в последний вагон! — шепнул кондуктор.

— Теперь за полцены доеду, — пояснил Петр Гермогенович Мещерякову.

Вагон третьего класса был набит битком, пахло потом и дымом. Смидович устроился на краешке полки и прислушался, о чем ведут речь пассажиры: говорили, что дорожает жизнь, о неурожае, о недавно закончившейся войне с Японией.

Дома Петр Гермогенович никак не мог решить, о чем будет рассказывать на собрании рабочего кружка — о программе партии, о войне, о Третьем съезде… О войне он знал больше, чем сообщали газеты и журналы: на фронте долгое время работал врачом Вересаев, он писал оттуда письма своей жене Марусе, сестре Петра Гермогеновича, а она передавала их брату.

И все же тему беседы Смидович наметил другую.