Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

Ротмистр хмыкнул. Он тщательно обследовал этажерку с книгами, среди которых было несколько томиков Доде и Гёте в оригинале. Ни французского, ни немецкого он не знал, но для приличия полистал книги и поставил на место. В ящике стола лежало несколько писем, в которых ротмистр тоже не нашел крамолы. Потом вскрыл чемоданы и долго ворошил белье.

— Чтобы сберечь ваше и мое время, может быть, вы мне сами скажете, где вы храните листовки, полученные в Вельске госпожой Луначарской? — Ротмистр в упор посмотрел на Софью Николаевну.

— Вы что–то путаете, господин ротмистр, — ответил Смидович.

— Тогда будем искать дальше. Извините, но я вынужден обследовать ваш альков.

Он перевернул вверх дном всю постель, прощупал перину, подушки, одеяло. Затем дошла очередь до комода, до изразцовой печки: ротмистр открыл дверцу и поворошил в топке кочергой.

— Может быть, вы думаете, госпожа Луначарская, что ваша личность нам не известна? — спросил ротмистр, расправляя плечи и потягиваясь, как это делают после тяжелой работы. — Напомню вам, что вы привлекались в девятьсот первом году при Московском губернском жандармском управлении к дознанию в качестве обвиняемой по статьям двести сорок девятой, двести пятидесятой и триста восемнадцатой Уложения о наказаниях. Затем в тысяча девятьсот втором году — при Тульском губернском управлении также в качестве обвиняемой по статьям двести пятьдесят второй и триста восемнадцатой. Наконец, в девятьсот третьем году при том же управлении вы привлекались к дознанию по делу уличной демонстрации в Туле, имевшей место четырнадцатого сентября…

— У вас прекрасная профессиональная память, господин ротмистр, — заметила Софья Николаевна. — Но мои прошлые нелады с жандармскими управлениями не дают вам основания для привлечения меня к ответственности сейчас.

— Вот я ищу доказательства вашей вины… Разрешите зайти в комнату вашей дочери…

Сотский внес лампу в Танину комнату, и свет ее упал на спящую девочку и фарфоровую куклу, которая лежала рядом с ней. В комнате почти не было мебели, ротмистр бегло осмотрел ее и подошел к кровати.

— Странно, госпожа Луначарская. Девочка уже большая, а все спит в обнимку с куклой.

— Никак не можем отучить, — очень спокойно ответила Софья Николаевна. — Пожалуйста, осторожнее, чтобы не разбудить. Девочка так трудно засыпает.

Ротмистр еще некоторое время постоял возле Таниной кроватки, затем круто повернулся, ушел в спальню и сел за стол.

— В ваших комнатах эти… гм… господа ничего не прятали? — спросил он у хозяина.

Сорокин уклонился от прямого ответа.

— Господин становой пристав меня хорошо знают, — сказал он.

— Павел Петрович у нас человек надежный, ваше высокое благородие, — вставил слово сотский.

Смидович взглянул на Евфросинью.

— Ничего ихнего нету у нас, — бледнея, сказала Евфросинья.

Ротмистр написал протокол, дал подписаться Смидовичу, Софье Николаевне, понятым и, козырнув, вышел из комнаты. За ним последовали и остальные.

Софья Николаевна посмотрела на мужа и устало улыбнулась.

— Ну вот и все, Петр. Пошли спать…

Утром Петр Гермогенович увидел из окна Евфросинью во дворе и подошел к ней.

— Спасибо, Евфросинья Павловна… за вчерашнее. Она потупилась.

— Вам отдать эти ваши… «любовные письма»?

— Да…

— Только чуток подождать придется, пока батя уйдут.

В тот же день обыватели Верховажья обнаружили довольно много листовок, подписанных Вельской группой РСДРП. Одна из них лежала на столе у станового пристава, когда тот в сопровождении уже изрядно подвыпившего ротмистра зашел к себе в кабинет. Стоял жаркий день, окно в кабинете было приоткрыто, и листовку, возможно, занесло ветром.

Незаметно минуло лето, и пришла пора ранней северной осени. Воздух уже настывал по ночам, утром тянуло холодком, под сизым туманом ночевала трава на лугах, но днем, на солнце, еще припекало, доцветали последние цветы, и над ними лениво жужжали одинокие пчелы.

Все лето, дважды в неделю, Петр Гермогенович собирал «любителей сапожного мастерства», читал запрещенные газеты и делал сообщения о политическом положении в России. Часто возникали дискуссии, споры, в которых, как полагается, рождалась истина. Всех взбудоражила весть из Кадникова. Там восемьдесят политических ссыльных потребовали от исправника немедленно выдать деньги на одежду и кормление, угрожая в противном случае разгромить казначейство. Исправник спешно затребовал вооруженное подкрепление из Вологды.

— Ведь у нас не лучше, товарищи! Два месяца не получаем пособия! — сказал Петр Гермогенович и предложил послать коллективную жалобу губернатору.

Сочиняли ее все вместе.