Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

«По всей стране жизнь вздорожала. Миллионы людей стонут от недоедания, голода. Но тем, у кого правительство отняло возможность собственными силами бороться за свое существование, взяло как бы под свою опеку, — тем это чувствительно в особенности. Есть и способности, и умение бороться за свое существование, но нет прав. Таково положение всех политических ссыльных во всех отдаленных местах необъятной России, в частности политических ссыльных посада Верховажье. Правда, нам выдается правительственная субсидия в размере от 7 рублей 40 копеек до 11 рублей в месяц, но этой субсидии явно недостаточно. Посудите сами: пуд ржаной муки стоит 1 рубль 55 к., пуд мяса — 6 рублей, пуд топленого масла‑15 рублей 80 к., пуд свиного сала — 9 рублей 20 к., валенки — от 2 до 5 рублей, полушубок — 9 рублей 50 к…»

Разрешения на выезд уже не надо было спрашивать, и Петр Гермогенович свободно поехал в Вельск, чтобы получить там проходное свидетельство: пятого января 1911 года истекал срок его ссылки.

Исправник был тот же самый, но сейчас он держался гораздо вежливее: как–никак перед ним был дворянин, к тому же родственник известного сочинителя Вересаева, человек, получивший образование не в какой–то там захолустной Москве, а в самом Париже. Об этом исправник только что узнал из пространного досье, присланного из Петербурга.

— Отбываете? — поинтересовался исправник. — Надеюсь, господин Смидович, что впредь вы будете более благоразумны, чем до сих пор. Вспомните о своей престарелой матери, о недавно родившемся сыне, о жене… Впрочем, — исправник притворно вздохнул, — ваша жена, как мне известно, тоже занимается противоправительственной деятельностью.

— Совершенно верно, — демонстративно согласился Смидовил.

— Ну, бог с вами, — исправник махнул рукой. — Вы когда едете?

— Немедленно.

Как только Петр Гермогенович вышел, исправник пододвинул к себе служебный бланк с грифом «Секретно», обмакнул в чернила перо и вывел красивым почерком:

«Начальнику Вологодского губернского жандармского управления.

Состоявший в г. Вельске под гласным надзором административно–ссыльный дворянин города Сенно, Могилевской губернии Петр Гермогенов Смидович (он же Горбачев) за окончанием срока высылки мною, 5 сего января, из–под надзора освобожден и того же числа выбыл из Вельска в Тулу».

Обратный путь всегда кажется короче. Об этом думал Петр Гермогенович, глядя из окна вагона на заснеженные поля, на сосновые леса, все в морозном, искрящемся на солнце инее. Скоро Москва, где он не имеет права задерживаться, но где конечно же задержится, потому что там живет и ждет его Соня с маленьким Глебом. При воспоминании о сыне Петр Гермогенович невольно заулыбался, но тут же спрятал улыбку в усы: все–таки неудобно при всем честном народе улыбаться самому себе.

Было немного тревожно на душе: запаздывало письмо от жены. Обычно она ему писала хотя и коротко, но регулярно, он всегда получал ее письма по четвергам, не дожидаясь почтаря, сам ходил в почтово–телеграфную контору за корреспонденцией. Но в последний четверг письма не было, не было даже новогодней телеграммы, и это, естественно, волновало его тем больше, чем меньше оставалось верст до Москвы.

На перроне Сони тоже не было, и, уже не просто волнуясь, а не находя себе места от тревоги, он остановил первого попавшегося извозчика.

— Трубниковский переулок! Поскорее! Хозяйка квартиры его встретила настороженно.

— Простите, кто вы? — спросила она, открыв двери. — Ах, муж Софьи Николаевны. — Она растерянно улыбнулась. — Проходите, пожалуйста… Соня так ждала вас…

— Где она? — нетерпеливо перебил Смидович. Хозяйка тяжело вздохнула:

— Софью Николаевну арестовали за четыре дня до Нового года. Сейчас она в Бутырках.

Петру Гермогеновичу стоило немало труда, чтобы не показать своего отчаяния.

— А сын? — спросил он.

— Глебушка здесь. — Хозяйка улыбнулась и приложила палец к губам: — Тсс… Он спит.

Смидович осторожно поставил чемодан на пол в прихожей и на цыпочках, чтобы не разбудить малыша, прошел в спальню. Там в детской кроватке спал, посапывая, крохотный человечек с соской во рту.

— Вы ничего не спрашиваете о Тане, — сказала хозяйка, проводив Смидовича в гостиную.

Петр Гермогенович смутился:

— Простите, что с ней?

— Слава богу, все хорошо. Сейчас в гимназии, скоро вернется.

Зинаида Аполлоновна — так звали хозяйку — рассказала, что Соню арестовали не здесь, а на явочной квартире у какого–то Александра Петровича, фамилию которого Соня не называла. В участке, куда ее привели, она скрыла свое имя, потому что боялась обыска, но обыск все равно был, и жандармы унесли несколько номеров «Социал–демократа», записную Сонину книжку, несколько писем, кажется, из ЦК…