Непрошедшее время

А. ПАРНИС: Хранятся у меня дома. Не смешно. Они ко мне попали случайно после смерти Степанова. Он их полностью не печатал, потому что он не мог разобрать почерк. Они у него лежали. И после его смерти вдова передала мне эти тексты. Они… Долго я с ними возился. Их очень трудно было прочитать. Я их напечатал только в этом году. Они уникальны не только потому, что она сообщает новые, неизвестные факты о жизни Хлебникова, так впервые возникает удивительный образ молодого поэта, который делает первые шаги и в жизни, по наблюдению, конечно, родителей. Очень подробно описан его период учебы. И я тщательно прокомментировал эти издания. Только что издал их в Калмыкии, куда ездил на юбилейную конференцию, посвященную Хлебникову. Она совпала, как ни странно, с таким буддистским международным форумом. Я вернусь к воспоминаниям. Они действительно очень интересны. Они очень многое дают, что ясно, откуда у него интерес не только к естественным наукам. Отец Хлебникова хотел, чтобы он стал профессиональным естественником. Они нам показывают, с кем Хлебников общался в молодости. Она впервые называет некоторых людей, которые, по-видимому, в молодости повлияли на Хлебникова. И один из них совершенно неизвестный человек. Мы о нем ничего не знаем. Студент Казанского университета, который был старше Хлебникова на 5 лет. Он был юристом. И у него дома собирался кружок. Этот кружок посещали довольно известные, крупные ученые того времени, преподаватели университета. Я просто назову несколько имен. Они достаточно любопытны. Вот свидетельства соученика Хлебникова по гимназии и по университету Бориса Петровича Деника. Он потом стал известным востоковедом и даже был директором московского Музея Востока. Вот, что он пишет в дневнике: «Из интересных событий осени 904-го года отмечу собрание у Петра Владимировича Кузнецова, где оживленно обсуждались философские, общественные вопросы. Там в конце октября в один и тот же вечер я познакомился с Хвостовым, — он был профессором, — Ивановским, — тоже профессор университета, — и Н. Васильевым». Н. Васильев — вообще очень интересная фигура. Он и философ, и поэт, ученик профессора Васильева, математика, у которого учился Хлебников. Ученик… Извините. Не ученик, а сын его. «Там же бывали Юрьев, Брониковский, Бухов и другие. Помню впечатления от этого первого вечера: вечера чистых умственных интересов, умственного подъема. Я шел ночью по Грузинской и ощущал, что это какое-то очищение от обыденности». Вот об этом периоде ничего неизвестно до сих пор. Я, к сожалению, тоже ничего не смог раскопать. То есть, об этих действиях я кое-что выяснил, но что за кружок, кто посещал его, вот кроме этих названных лиц, и что они там обсуждали, к сожалению, до сих пор неизвестно. Ну, надеюсь, нам… Ну, во всяком случае, первая такая философская повесть Хлебникова, которая называется «Еня Воейков», явно написана под каким-то влиянием бесед Хлебникова с этими людьми, как мне кажется.

М. ПЕШКОВА: Хенрик, о ваших штудиях, о ваших исследованиях Хлебникова. Для этого юбилейного года вы что-то очень новое подготовили?

Х. БАРАН

: Давайте сначала я все-таки скажу несколько слов…

М. ПЕШКОВА: О Харджиеве?

Х. БАРАН: Могу, но давайте не будем, нет, действительно, я был с ним неплохо знаком. Давайте, я раз начал, то скажу. Действительно, как Александр Ефимович сказал, было отношение к иностранцам, было немножко другое, чем к соотечественникам. Главная разница заключалась в том, что Александр Ефимович для него соперник, потому что как и Харджиев он собирал во-первых рукописи Хлебникова, а Харджиев считал, что все такое должно принадлежать ему, поскольку он, условно говоря, прямой наследник великого поэта. И, во-вторых, коллега Парнис собирал воспоминания, а в свое время Харджиев занимался этим же делом, но прекратил довольно рано. И он действительно воспринимал появление вот такого очень активного молодого исследователя как некую угрозу. А человек посторонний из-за границы, ну, что он мог на самом деле сделать? Ну, в лучшем случае что-то напишет. Может быть, толковое. Может быть, нет. Но как бы место самого Харджиева на хлебниковском небосклоне иностранец не поколеблет, условно говоря. Поэтому отношение было другое. И действительно, я с ним много особенно в 1-й свой приезд общался довольно активно. Это был период тоже, когда он был под большим впечатлением от выхода 2-й книги Надежды Яковлевны, где, конечно, про него было написано, и он это все воспринимал очень болезненно. Так что…

М. ПЕШКОВА

: Это не там, где она писала, что это наш муж один на двоих с Ахматовой?

А. ПАРНИС: Там есть такая фраза. Она очень резко… во 2-й книжке очень резко о нем написала, назвала его самым, ну, если так можно сказать у вас тут в «Эхе», назвала его евнухом и, в общем, всякими резкими словами. И он, конечно, это все дико переживал.

Х. БАРАН: … это все связано с изданием именно Мандельштама.

М. ПЕШКОВА: Это не книга, которую Дымшиц сделал? Не так? С предисловием Дымшица?