Нерон, кровавый поэт

Щурясь от яркого света, смотрел он по сторонам, содрогаясь от того, что снова пришел сюда, на эти улочки; знакомые по прежним ночным вылазкам, они напоминали о его стихах, а стихи, в свою очередь, — об упоении, жгучих надеждах в начале пути. Он шел спотыкаясь, как пьяный. По краю рва росли терновник, белена, полынь. Нерон осторожно ощупал свой небритый подбородок, на котором тоже торчали острые колючки, безобразные рыжие волосы, — уже несколько дней он не брился.

Чтобы отделаться от преследовавшей его мысли, он громко закричал:

— За дело! Все очень просто. — И улыбнулся, настолько простым все казалось.

Теперь он помчался со всех ног. Добежал до лачуги, окруженной грязным двором со свинарниками.

Открыл дверь. Перед ним стояла маленькая сморщенная старушонка, он сразу узнал ее.

— Дай яду, — проговорил он, задыхаясь, точно больной.

Локуста протянула ему что-то.

— Нет, не верю тебе, — сказал Нерон. — Он старый, уже испортился. Приготовь свежий. Здесь, при мне.

Старуха принесла со двора корни и, достав из шкафа банку и бутылку, сварила немного кашицы.

— А этот хороший? — спросил император.

— Хороший!

— Смертельный? Он должен отправлять на тот свет. А то есть и слабые. Я знаю. От них только рвота, понос, а потом поправляются. Он убивает на месте?

— Да.

— Хочу убедиться.

Старуха загнала в лачугу свинью, заплывшую жиром. Смешав палкой отруби с ядом, дала свинье.

Нерон встал со стула. С волнением наблюдал за происходящим.

Свинья грязным пятачком потыкалась в корыто. С жадностью набросилась на отруби. Едва успела проглотить их, как растянулась на полу.

— Конец ей. — Старуха торжествующе ухмыльнулась.

— Нет, еще хрюкает, — сказал Нерон.

Чуть погодя свинья затихла.

Теперь император с недоверием склонился над ней. У свиньи вдруг дернулись ноги.

— Ой! — воскликнул Нерон и, словно увидев привидение, испуганно отшатнулся к стене.

На лбу у него проступил пот.

— Сдохла, — успокоила его Локуста.

Долго смотрели они на свинью. Она вытянулась, окаменела.

— Какая мерзость, — отплевываясь, оказал император; потом пнул ее ногой в брюхо. — Отвратительная, отвратительная. Конец тебе, конец, — добавил он с радостным смехом.

Он взял столько яда, что хватило бы и на стадо свиней. Дома, в кабинете, его ждал уже Зодик.

— Значит, в начале обеда? — спросил он.

— Нет, — покачал головой Нерон. — В конце. Пусть прежде поест.

В комнату впорхнул Фалам, придворный цирюльник, с гребешками и щетками в волосах, с бритвами и ножницами. С поклоном, пританцовывая, приблизился к императору, намылил ему щеки и стал брить. Сдерживая дыхание, потрогал кожу его около рта и носа, потом горячими щипцами завил светлые, волнистые волосы; при этом словоохотливый сицилиец непрерывно выкладывал сплетни с Форума об ораторах, борцах, женщинах. Нерон в ручном зеркале рассмотрел свое лицо со следами бессонницы. Потом пошел в ванную, помылся. Он хотел выглядеть свежим и молодым.

Когда Зодик пришел в западные покои дворца, в главную столовую, там уже собралось много гостей. Толпились сенаторы, с восхищением разглядывая этот чудо-зал, вращающийся днем и ночью благодаря скрытому в подвале механизму, любуясь инкрустированным слоновой костью потолком, где был изображен небосвод со всеми звездами. Они гадали, где какая звезда. Затем фонтан опрыскал гостей духами. Полководцы, Веспасиан, Руф, Скрибоний Прокул возлежали за столом. Они слушали командира преторианской гвардии Бурра, размахивавшего изувеченной рукой. Зодик поздоровался с сенаторами и военными, людьми, преданными императору, потом, пройдя по огромной столовой, направился в кухню, чтобы проследить за подачей вин.

Появилась разодетая, сверкающая нарядами, точно пава в солнечный день, Агриппина. На ней было богато расшитое серебром лиловое платье. «Превосходная мать», как называл ее сын, уже поседела. Чтобы выглядеть моложе, она искусно причесала и прикрыла вуалью побелевшие у висков кудри и увядшие губы подкрасила; возраст ее выдавала только дряблая полнота и большая, не прикрытая туникой грудь. Ее окружали рослые, крепкие юноши, все, как на подбор, светловолосые, синеглазые — солдаты германской центурии преторианской гвардии, приставленные охранять Агриппину, так как лишь им она доверяла. Рядом с этими великанами низкорослые латинские солдаты казались жалкими карликами.

Она шествовала торжественно и величаво в сопровождении Палланта. Ненавистные ей сенаторы и полководцы невольно склоняли перед ней голову. Они видели в Агриппине бывшую императрицу, которая не так давно на триумфальной колеснице, почитаемая, как богиня, неслась на Капитолий.

За столом она заняла самое почетное место. Возлегший возле нее Паллант шепнул ей на ухо, что Британик тоже зван к обеду. Агриппина просветлела, обрадовалась, что будет не одна среди приверженцев императора. Лишь на Британика могла она опереться в борьбе с сыном, чье растущее честолюбие тщетно пыталась умерить. Нерон высоко вознесся, и направлял его Сенека.

Октавия и Британик прибыли с эскортом солдат. Британика подвели к Агриппине.