Нерон, кровавый поэт

— Британика больше нет, — повторил он вслух.

В какой наивной скромности воспитывали его лжемудрецы и Сенека вместе с ними. Поразмыслив, Нерон убедился, что люди недобры, подлы, завистливы. В них обманулся он, не в себе. Он стремился к добру, а они мешали ему. Вина, несомненно, лежит не на нем, как он думал раньше, а на других, на всем мире, отрекшемся от любви. Его вина была лишь в том, что он этого не понимал. Надо навести в мире порядок, а не бороться с душевными муками. Последнее бессмысленно.

Смирение довело его до позорного падения. Надо стойко обороняться. Сила служит только для сохранения ценностей, как тело — для сохранения жизни; прекрасна и власть, но пользоваться ею следует во имя благих целей. Есть ли цель прекрасней, чем у него? Чтобы спокойно творить, он как бы оградит себя железной стеной. Без нее и поэт погибнет, даже самый замечательный поэт.

Он научился говорить резко, с металлом в голосе, беспрекословным тоном, подавлять всякую мысль, зарождавшуюся в голове собеседника, — поистине повелевать людьми. Императорская власть сделает то, на что сам он не способен. Он стал интересоваться людьми, с которыми прежде не считался, людьми, составляющими, в конце концов, для поэта публику. Впервые почувствовал он себя могущественным императором и был счастлив, что он император.

Матери он не простил сказанных на пиру слов. В коротком приказе уведомил ее, что она должна отказаться от своих германских телохранителей и, покинув дворец, переселиться в дом Антонии. Агриппина пыталась его умилостивить. Принимавший ее в присутствии вооруженной стражи император остался непреклонным. Подняв голову, посмотрел на нее отсутствующим взглядом.

Нерон преобразился, как актер, надевший театральный костюм. Он чудовищно растолстел. Когда он перестал умерщвлять плоть и стал есть все, при виде чего разгорались глаза, на теле у него появились жировые подушки, спина и шея покрылись розовыми мясистыми складками, вырос второй подбородок. А лицо словно закрылось маской, непроницаемой, сверкающей божественным блеском, сознанием власти, самомнением, уверенностью, повергающей в смущение окружающих.

Сокрушенная Агриппина удалилась в дом Антонии.

Между тем отовсюду приходили добрые вести. На Востоке, в Армении, Сирии, произошел наконец перелом. Продвинулись вперед римские орлы[24]. Выступивший с несколькими слабыми восточными легионами против армян и их союзников парфян Корбулон, устав от постоянных отступлений хитроумных восточных жителей, перешел к решительным действиям. Отправив на родину старых солдат, он приказал произвести в Каппадокии и Галатии новый набор, потом разорил Тигранокерт, захватил Артаксату и, перебросив туда армию, в открытом сражении победил армянского царя Тиридата. В Риме устроили фейерверк. Нерон был провозглашен победителем.

Теперь ему стало тесно во дворце, где он жил до сих пор. Он повелел убрать статуи старых императоров, удручавшие его, и водрузить перед портиком свою статую, бронзового колосса, высотой в сто футов, такого огромного, что он с умилением смотрел на собственное изображение. Все старые платья император сжег. Каждый день облачался в новую тогу, а вечером ее выбрасывал. Приказал провести в свою ванную водопровод протяженностью в двенадцать миль, так что вода из моря попадала прямо в ванну, а из другого крана лилась горячая сернистая вода, поступавшая из Байев. Он сам управлял дворцовыми службами. Повар, ювелир, парфюмер, хранители мазей и помад, портной, сапожник приходили к нему с докладами. Дворец со всеми покоями, залами, винными погребами и фамильными усыпальницами занимал целый квартал. По саду разгуливали ручные пантеры и львы; из-за каждого дерева выглядывала статуя бога.

Но больше всего хлопот доставила императору его спальня. Он непрерывно ее украшал. Перламутром, драгоценными камнями выложил стены и поставил скульптуры около письменного стола. Там сидел он с утра до вечера. Но работа не ладилась. Судорога сводила пальцы, палочка выпадала из рук.

Он ломал голову, искал причину. Потом однажды перед его глазами возникло женское лицо, бледное и худощавое, — он увидел Октавию.

— Она причина, всему она причина, — громко сказал он и удивился, почему раньше не понимал этого.

Октавию ничуть не любил он. И когда она выходила за него замуж. С тех пор равнодушие сменилось отвращением, и, приблизившись к ней, он содрогался, точно от боли. Октавия гладко зачесывала свои черные волосы. Какое-то отчужденное выражение ее лица охлаждало всякую страсть. Говорила она растягивая слова, заранее обдумывая их, и пристальный, застывший взгляд синих глаз ее отличался угрюмостью. Не в пример своим современницам, она получила литературное образование, но никогда не проявляла интереса к стихам императора.