Несерьезные дети

Река, расщепленный молнией осокорь на круче — все вокруг противно покачивалось. Мальчик вышел из воды и лег, почти упал на берег. От соприкосновения с горячим песком его тело покрылось гусиной кожей. Он положил голову на руки и закрыл глаза. Солнечные лучи выжаривали, стягивали на лопатках кожу, и озноб сменился горячей расслабленностью. Крики, всплески стали уплывать, и мальчик задремал…

Вдруг что-то холодное и скользкое упало ему на шею, покатилось по спине. Мальчик отпрыгнул в сторону. Над ним, запрокидываясь от хохота, качался Витек. Он принес в пригоршнях воду и плеснул.

— Чего ты… гусятина-поросятина! — крикнул спросонья мальчик и испугался. Для братьев это была самая обидная кличка. Наступила пауза.

— Накорми песком, чтоб знал! — приказал Толян.

Витек схватил мальчика за шею большим и указательным пальцами, пригнул голову.

— Не лезь ты…

От толчка очки у мальчика сорвались и закачались на одном ухе. От этого было еще обиднее. Он вырвался и побежал вдоль берега. На ходу схватил одежду. По спине больно хлестнуло мокрым песком.

— Гусятина-поросятина! — взобравшись на берег, выкрикнул мальчик.

— Подзаборник… Веник… Подметать тобой!

— А ваш дед вор. Гуся стырил!

— Веник-беник, сел на веник и поехал на войну, дрался-дрался, обмарался и убил свою жену! — дружно заголосили братья.

— Гуси-гуси… Га-га-га… Есть хотите? Да-да…

— Попадешься, Вареник, только попадись!

Толян и Витек замолчали и стали шептаться. Мальчик, торопясь, оделся и, щелкая пятками о жесткую землю, побежал по тропинке. Перед поворотом оглянулся: мальчишки рвали лопухи и охапками тащили к воде.

«Трамплин строят, — догадался мальчик, и ему стало тоскливо до слез. — Домой придешь, бабушка заставит огурцы поливать или молитвы читать… В такую жарынь…»

Его остановили частые, пронзительные крики: золотисто-голубые птицы вились над речным омутом. Мальчик, пригибаясь, подкрался ближе — птицы взмыли, сказочно красивые. У чернеющего отверстия гнезда-норы, высверленной в круче, желтым комом ежилась кошка. Мальчик встретился взглядом с кошачьим, пристальным и злым.

— Брысь! — испуганно крикнул он и замахнулся удилищем.

Кошка еще сильнее вжалась в выступ и ела мальчика глазами. Он отвел взгляд. Вокруг пустынно и жарко. Под кручей, в водовороте, плавал белый гусиный пух. Мальчику стало не по себе.

— Брысь! — хрипло крикнул он и отошел от обрыва.

«Квыо-квью-квью…» — плакали золотисто-голубые птицы.

«Как жар-птицы… За одну такую дед Переселенец платит эмалированную кружку меда. Он привязывает золотисто-голубых птиц на колья вокруг пасеки. Наверное, думает, что красиво…» — размышлял мальчик.

… В избе прохладно и темно. Бабушка от жары завесила окна шалями и одеялами. Мальчик шагнул в темноту. Ступнями, нажженными горячей землей, приятно чувствовать прохладные половицы. Постепенно его глаза привыкли к темноте, и он разглядел спящую на кровати бабушку.

Мальчику было три года, когда родители завербовались на Север. Прошло еще шесть, а они все не едут. За большими деньгами гоняются, говорит бабушка. Раньше они часто присылали посылки с жирной копченой рыбой, потом перестали. Прошлым летом приезжал отец. Мальчик спрятался за занавеску и смотрел, как чужой лысый мужик пил водку, вяло закусывал бабушкиными варениками. Время от времени запевал одно и то же: «Надежда, мой компас земной…» Тряс головой. Глядя на него, бабушка, сморкаясь в подол, говорила: «Может, помиритесь. Одумается. Она, Надька, такая. Горя хлебнет и одумается…»

Мальчик слушал и дивился: как это — хлебать горе? Что это — щи или молоко с моченками?

«Не одумается, — крутил головой мужик, — под забором, говорит, подыхать буду — не вернусь… Сильно обиделась… Сын один у меня. Сынок, Вениамин, иди ко мне!» Мальчик забивался в угол и не шел.

Засыпая, он слышал, как бабушка, опускаясь на колени перед иконой, хрустела суставами и шептала: «Господи, владыка, спаси и помилуй рабу твою Надежду, наставь на путь истинный. Молю тя, господи…»

С тех пор она особенно настойчиво учит мальчика молитвам. Но он не любит и нарочно перевирает: «Ангелы с пастрами словословят, волк со звездою путешествует…»

— Не волк, а волхв, — терпеливо поправляет бабушка.

— А кто это такой — волхв?

— Седенький старичок такой с батожком…

— Как дед Переселенец?

— Прости, господи, дитя несмышленое, — крестится бабушка. — Волхв святой, а дед без матюка шагу не ступит…

В представлении мальчика бог — краснолицый мужик в золотых очках. Как ветеринар, который прикатил к ним на мотороллере, когда коза Симка подавилась свеклой. Временами бог, как понимал мальчик, уезжал по делам. В тот день, например, когда потерялся фонарик. Сколько ни молился, тот так и не помог.

Но за Пирата бог наказал. Пиратом звали большого, мальчику по грудь, пса. Зимой он запрягал его в сани и катался. Хозяин Пирата — горбатый дядя Никиша — как-то зимой купил в соседнем селе фикус. Поставил его на санки, прикрутил веревкой. По дороге из кустов выскочил заяц. Пес рванулся за ним и метров пятьсот протащил опрокинувшиеся сани, оставляя след из чернозема и обломанных листьев.