Невидимый человек

— И это хорошо. Но все равно, предлагаю мотать на ус, о чем поведут речь остальные. Мы все выступаем до тебя, чтобы ты мог почерпнуть какие-нибудь тезисы для своих реплик. Твое выступление — в самом конце.

Я кивнул, видя, как он берет под руки двоих братьев и отводит их в сторону. Другие просматривали свои заготовки, переговаривались, я же стоял в одиночестве. Я прошел через все помещение к потрепанной фотографии, прикрепленной кнопками к выцветшей стене. На снимке был запечатлен победитель боксерских турниров в боевой стойке, известный тяжеловес, потерявший зрение на ринге. Должно быть, аккурат в этих самых стенах. Не один год назад. Смуглый, избитый в кровь, человек на фото мог принадлежать к любой нации. Этот здоровяк с расслабленными мускулами выглядел вполне пристойно. Помнится, отец рассказывал мне, что зрения он лишился в нечестном поединке; скандал потом замяли, а боксер скончался в богадельне для слепых. Кто бы мог подумать, что меня когда-нибудь занесет в это здание? Как же все переплелось! В накатившей вдруг тоске я тяжело опустился на скамью. Вокруг беседовали приглушенными голосами. Собравшиеся вызвали у меня взрыв негодования. Почему я должен выступать последним? А если они до смерти утомят аудиторию? Да меня ошельмуют, не дав мне рта раскрыть… А может, и нет, размышлял я, стараясь побороть ненужную мнительность. Вдруг, наоборот, разница в наших подходах будет мне только на руку. Не исключено, что так и задумано… Ничего не попишешь: мне пришлось им довериться. Пришлось.

И все же беспокойство не отступало. Я чувствовал себя не в своей тарелке. Из-за двери до меня доносился шорох приглушенных голосов, поскрипывание стульев. В голове бурлили тревожные мыслишки: а вдруг я забуду свое новое имя? вдруг меня узнает кто-нибудь из присутствующих? Я наклонился, внезапно осознав, что на мне новые брюки синего цвета. «Но с чего ты взял, что ноги под ними — твои? А звать тебя как?» — с грустью поддразнивал я сам себя. Глупость, конечно, зато помогало преодолеть нервозность. Я как будто впервые видел свои ноги — независимые объекты, способные по своему хотенью доставить меня либо в опасное, либо в укромное место. Потом уставился на пыльный пол. А после увидел себя одновременно в разных концах тоннеля. Смотрел на себя как бы из кампуса, хотя сидел на скамье в помещении старой спортивной арены, в новом синем костюме; напротив — группа сосредоточенных мужчин, напряженно беседующих вполголоса, а издалека доносятся другие голоса, звук отодвигаемых стульев, покашливание. И все это воспринималось мною из некой точки, расположенной глубоко у меня внутри, но сквозь какую-то тревожную неопределенность, сквозь тревожную размытость очертаний и форм, как бывает при виде своего подросткового фото; невыразительное лицо, безликая улыбка, непомерно большие уши, да еще «проблемная кожа» — то ли угри, то ли прыщи, в большом количестве и весьма заметные. Я понимал, что в моей жизни начинается новый этап, новая фаза, и мне предстояло взять ту свою сущность, которая далекими глазами взирала на меня из кампуса, и навсегда отодвинуть ее на расстояние кампуса, больнички, баталии — всего, что кануло в далекое прошлое. Та часть моей сущности, что умела бесстрастно наблюдать и при этом видеть все до мелочей, оставалась по-прежнему озлобленной и вздорной; дедовым наследством была та ее часть, которую представлял глас несогласного; циничная, недоверчивая часть была чревата предательством и всегда грозила внутренним разладом. Как ни крути, эти стороны своей сущности мне предстояло заглушить. Иначе никак. Ведь если сегодня все пройдет успешно, для меня откроется дорога к чему-то большему. Все наладится и не будет трещать по швам, старая боль сотрется из памяти… Да нет же, думал я, распрямив спину, это мои прежние ноги, которые так далеко увели меня от дома. Однако в чем-то новые. Новый костюм и мне сообщил некое качество новизны. Новая одежда, новое имя, новые обстоятельства. Новизна была слишком тонкой, чтобы выразить словами, но она была. Сущность моя становилась иной.