Невидимый мир

Позже она привела ко мне на консультацию популярного кинорежиссера. Я заметил, что он обращается со мной как с растением из стекла или как со стеклом, сделанным из паутины, другими словами — как с необычным и особо хрупким человеческим экземпляром, которым он явно собирается пополнить какую-то свою коллекцию. В его речи преобладали звуки «ц», «ч», «ш»… Он, разумеется, не осознавал эту свою звуковую окраску, этот фонетический флер, вырабатываемый его гибкой, чувствительной натурой. Он говорил так: «Ценность вашего опыта… Чудесно. Я слышал, что чем чаще ошибки… Желания, да, наши желания… Ш-ш-ш…»

Звук «ш-ш-ш» относился к ассистентке, которая, за давностью знакомства, позволяла себе говорить громким голосом. Шиканье сопровождалось неопределенным, но милым жестом, призванным нейтрализовать назидательную нотку. Видимо, этот человек умел все превращать в игру. Я был убежден, что для него нет ничего святого. Все мое внимание сосредоточивалось на одном усилии: только бы он не прочитал мои мысли. Да, тогда я был таким. Я улыбался. Улыбался. Улыбался. Я, психиатр, тридцати восьми лет от роду, из вежливости старался, чтобы мир не замечал моих наблюдений. Все унижало меня — от голоса дикторши в половине седьмого утра: «…делаем раз, делаем два…» — до бесцеремонного звона последнего трамвая в час ночи. Тридцать восемь лет в глазах у меня стояли слезы, которые я из вежливости удерживал. Я знал еще только одного человека, столь же беззащитного.

Режиссеру я посоветовал водные процедуры. Какими путями распространялась среди этих людей моя известность? Я разбрасывался, был непоследователен и ленив. Проводил интересные опыты, но бессистемно. Контакты, которые устанавливались у меня с больными, удивляли меня самого — каким образом преодолевал я слабость своего характера? Неужто я в самом деле заслуживал свое ассистентское место, которое я занял как сын известного профессора-психиатра? Да, да, вероятно, слух об этих моих опытах… С другой стороны, они ненавидят выдвижение «по наследству», в этом я убедился, разговаривая с ассистенткой режиссера.

Режиссер пригласил меня в гости. «Не заглянули ли бы вы…» Договорились на тот же вечер.

— Как бы вы отнеслись, — спросил он, — к небольшому спиритическому сеансу?

Я согласился.

— А какое самое удобное число участников?

— Трое.

Я искренне обрадовался, что нашел в себе силы назвать маленькую цифру: мне трудно было бы вынести общение с большим числом людей его типа.

Он слегка поклонился, пожал мне руку и ушел вместе с ассистенткой. Я постоял в коридоре, пока они не отдалились метров на двадцать. Они прошли мимо двери профессора, и я обратил внимание на то, что они не повернули головы к табличке с его именем.

Попробую передать ход моих мыслей…

Я пришелся им кстати. Усердно распространяя сенсационные слухи о людях с некими мистическими способностями, они в какой-то степени пытались искупить, уравновесить свою погоню за выгодой, свои неправедные пути в искусстве. Уравновесить — в чьих глазах? Даже самые бесчувственные из них ощущают на себе обвиняющий взгляд некоего невидимого божества. И еще одна причина. Мое исходное выдвижение «по наследству» явно теряло свое значение перед моей очевидной неспособностью делать карьеру. Талантливый, но непригодный к борьбе, непрактичный, уязвимый, бесконечно непохожий на тех своих коллег, которые «симулируют общественную активность, чтобы подниматься по служебной лестнице» (это выражение ассистентки режиссера всплыло сейчас в моем сознании), — вот каким был я в их глазах. Каждый из них хотел бы быть таким, но удавалось это не многим. Я был одним из тех людей, в которых они, подчиняясь какому-то безотчетному мазохизму, искали зеркало, способное показать им знаки их собственного разложения. Казалось бы, ничего страшного, но мне предстояло узнать еще и то, как они меня ненавидят.

Вечером я отправился по указанному адресу. Вначале режиссер держался так же, как у меня в кабинете, и я устроился на низком кресле в одном из тех уголков, освещаемых словно бы нечаянно просочившимся светом, какого мне никогда не удастся оборудовать в своем доме. Третьим человеком была его возлюбленная. Что это возлюбленная, а не какая-то случайная девица, я не сомневался; каждое ее движение — головы, рук, даже мизинца — было на такт замедленнее, чем полагалось бы женщине ее нервного склада. Я чувствовал, как она бессознательно подчеркивает свое торжество.

— Что, хороша? — игриво спросил меня режиссер.

— Да, — ответил я тем же тоном, — и работает в монтажной.

Они были потрясены.

— Наверное, он бывал в Киноцентре и видел меня, — предположила она.