Невидимый мир

Я заверил их, что ни разу не был в Киноцентре. Они с одобрением переглянулись. Мне не составило бы труда продемонстрировать еще несколько таких же попаданий, легких и точных, как в фехтовании, когда шпага лишь касается тела, не раня его, но я боялся дать маху: я не знал кодекса их шуток и лишь предполагал, что они достигают крайней грубости, выходящей далеко за пределы невинного или даже вызывающего смеха, но — всегда в одном определенном направлении; однако при этом острота, которая прозвучала бы совершенно естественно в обществе инженеров, могла бы их обидеть.

Я предложил провести сеанс, пока мы еще свежи.

— И трезвы, — добавил режиссер.

Он заранее приготовил круглый столик. Мы положили на него кончики пальцев.

— Немного приподымите кисти, — сказал я.

— Постановка руки, — засмеялась девушка. — Прямо урок игры на рояле.

— Она когда-то играла, — объяснил режиссер. — Сколько времени зря потратила, она ведь мечтает стать актрисой.

Я попросил их замолчать и проникнуться глубокой верой. В любом другом случае они стали б издеваться над этими словами, но сейчас они их буквально загипнотизировали. Мы посидели немного, и я тихо спросил, чей дух они решили вызвать.

— Знаете, мы как-то об этом не говорили, — прошептал режиссер.

Тогда я предложил вызвать случайный дух, веселый дух, который витает вокруг домов и будет привлечен обстановкой и бутылками на буфете. Они не возражали. Еще минут пятнадцать мы провели в полной тишине. Потом раздался легкий скрип. Я даже не поднял глаз, чтобы посмотреть на их реакцию, и сохранял полную сосредоточенность. Столик приподнялся, встал на место, а потом завертелся. Один оборот, другой, все быстрей и быстрей. Я немного отодвинулся, мои пальцы едва касались поверхности стола. Они сделали то же самое — точно автоматы.

— Ты здесь? — спросил я.

Что-то стукнуло.

— Когда отвечаешь, пусть один стук значит «да», два стука — «нет», — сказал я просительным тоном.

Я поднял руку, поправляя волосы, и столик стал вертеться медленнее. Боковым зрением я увидел, что они смотрят на меня испуганно. И тихонько запел, с интонациями человека в легком подпитии: «Битоля, мой край родной…» Внезапно из столика донесся рокот — будто волны накатываются, потом плеск — будто шум дождя.

— О, ты решил пошутить! — воскликнул я непринужденно. — Ты не стремишься к интеллектуальной беседе?

Один стук.

— И здесь, рядом с бутылками, вспоминаешь доброе старое время?

Снова один стук.

— Ты не похож на тех надменных духов, которые являются, только если позовешь их по имени, ты все время болтаешься около людей, около материального мира?

Новое, словно бы веселое, постукивание.

— В тебе нет духовности! — выкрикнула девушка.

Никакого ответа. Столик постепенно перестал вертеться.

— Вам не следовало вмешиваться, — обратился я к ней. — Он подумал, что вы смеетесь над ним, и удалился. На женский голос духи реагируют острее.

Режиссер свирепо взглянул на нее и закурил. В ее глазах стояли слезы.

— Но вы тоже над ним смеялись! — чуть не плача сказала она.

В то время я был устроен так, что мне стало ее жалко.

— Да, конечно, — забормотал я, — но мы с ним как мужчина с мужчиной… А может, он и на меня обиделся, трудно сказать…

Испытывая отвращение к своей неспособности высмеять существо, вполне этого заслуживающее, я сел на старое место и принял из рук хозяина полный стакан.

— В другой раз попробуем подольше, — сказал он. — Но и сейчас я удивлен.

Я воспитанно кивнул, поднял стакан и закрыл глаза. Предстоял разговор о кино, то есть я должен был расплатиться за свое недолгое превосходство. Сказав «я удивлен», режиссер определил верхнюю границу взаимных оценок. А я не видел ни одной его картины.

Мы все быстро хмелели. Разговор о кино откладывался, потому что девица, несомненно самолюбивая, сказала режиссеру:

— Ты мог бы не смотреть на меня так из-за какого-то случайного промаха!

Режиссер внезапно забыл обо мне и начал объясняться ей в любви.