Невидимый мир

Мы очень далеки друг от друга. Он никогда не поймет, что общие принципы сами регулируют положение людей и что на том месте, которое я сейчас занимаю, я обязан их отстаивать. Общество, если оно хочет функционировать правильно, меня поймет. Хотя общие принципы, какими бы они ни были, выдуманы не мной, нашлись люди и поумнее. Я догадываюсь, разумеется, и о последнем его иезуитском обвинении. Он не ценит те силы, которые я трачу в борьбе за общие интересы, но он представляет себе принципы как сверхчувствительную материю, которую я умертвил своим прикосновением — если не всю, то хотя бы несколько клеток. И потом болезнь распространяется дальше… Я хорошо знаю его патологическое воображение.

Этот самовлюбленный тип стоит в сторонке и презирает меня. И даже думает, что я ему завидую. Комедия!

Такое ослепление присуще только обреченным».

* * *

Я написал: «Я продемонстрирую вам, как он говорит обо мне», но имел в виду и тот вопрос, который вы можете мне задать: «Говорит — кому?» Пока — никому. Почему я так в этом уверен? Отношения бывших друзей, прервавшись, перетекают в некую колышущуюся между ними справедливость. Если один скажет в сердцах: «Мне стыдно, что я когда-то дружил с ним», другой узнает про это. Когда другой выдохнет: «Такой-то наклепал на меня одному варненцу! А ведь мы были друзьями!», я знаю, вероятность того, что рассказ варненца дойдет до ушей бывшего друга, только на первый взгляд не превышает одного процента. Я пока ничего не слышал — разве что известие еще в пути, разве что справедливость, всегда настроенная критически по отношению к собственному осуществлению, многократно разводила двух человек: если один обходит остановившийся трамвай спереди, то другой — сзади; если один спускается по лестнице, другой поднимается наверх на лифте. Один — мой знакомый, другой — знакомый моего бывшего друга. Когда-нибудь они все же встретятся — когда справедливость решит, что дальнейшие проволочки — уже признак дурного вкуса; тогда оба они завопят: «О-о-о! О-о-о!», потому что они давно не виделись. Поскольку им не о чем будет говорить, его знакомый совершенно некстати спросит: «Ты не слыхал случайно об одном свихнувшемся психиатре…» И пойдет гулять клевета, произнесенная, чтобы спасти случайный разговор.

Его знакомый, практичный человек, который проверяет свои ощущения только осязанием, никогда меня не видел, я для него точно такая же фикция, как акула, напавшая на девицу из Западной Германии на каком-то средиземноморском курорте, — об этом случае он прочел в «Параллелях»; современный любитель рассказывать страшные истории о психиатрах и акулах, он с таким же успехом мог спросить моего знакомого: «А ты читал в „Параллелях“…»

Эти рассуждения, основанные на гипотетической возможности встречи в будущем двух человек, не лишают смысла выражение «я продемонстрирую вам, как он говорит обо мне», поскольку, исходя из того, что́ представляет собой в настоящее время мой бывший друг, я могу предположить, что он говорит обо мне самому себе.

* * *

Занимаясь построением новой системы восприятия — на расстоянии, — я учусь ни на что не смотреть как на фикцию. В обеде министров я вижу сущность обыкновенного человеческого утоления голода. Борьба за восприятие на расстоянии есть борьба против унизительной роли рассказчика сплетен о чьем-то обеде. Какова следующая ступень? Обобщающая идея.

* * *

Почему мой бывший друг стал таким, а не иным? Не ощущаете ли вы необходимость выяснить эту проблему? Не считаете ли вы, что знание результата предполагает интерес к причинам; что тот, кто игнорирует причины, приучается к поверхностности? Да, ему скучно копаться в их мрачно-деформирующем механизме, тогда как результат — это другое, совсем другое, доступное и даже иной раз смешное! Но я пренебрегаю плоскими нападками на отступления от центральной линии рассказа, цель которых — испугать меня, если я решу возвращаться к причинам. Так как я начал говорить о своем бывшем друге и, я бы сказал еще, бывшем кузене «девушки в длинном белом платье» (если мы преобразуем родство в понятие, возвышающееся над связью, содержащейся в кровяных тельцах), я чувствую потребность назвать и причины происшедшей с ним необратимой, на мой взгляд, перемены, до конца осмыслить опасность, которая мне угрожала, и таким образом окончательно ее устранить.