Невидимый мир

Учился он, по его словам, в Будапеште, но не окончил, потом в Софии — тоже не окончил, женился, переехал сюда и понял, что в глубокой провинции не хватает людей для всякой «необычной» работы; что значит «необычной» — конечно, он имеет в виду не атомную физику, не науку, научной самодеятельности нигде в мире не существует, что бы там ни говорили, разве что мы позволяем разным чудакам находить в кружках отдушины для своих маний, хотя, по сути дела, это вредно и все равно их не успокаивает — они бродят ночами по улицам в пижамах и объясняют прохожим свои открытия, предаются разврату (стеснение перед женщинами у них исчезает), на службе делают глупости, ставят перед собой фантастические задачи и на другой день забывают о них, да, да, он знает не один и не два таких случая; необычная работа связана с искусством, и прежде всего с музыкой, мы не можем этого не видеть — огромная сеть, музыкальные школы, школы, школы по всей стране, тысячи родителей, сотни тысяч детей ждут с жадным нетерпением, ждут людей, знающих музыку, ему показалось, что мы сказали «поверхностно», мы этого не говорили, но мы наверняка так думаем, мы ведь из столицы, я крупный психиатр, он — сын такой матери, мы не чувствуем этой жажды, хотя, конечно, путь к серьезному проходит через поверхностное, он признаёт; но ему приятно наблюдать эти интуитивные процессы или, может быть, подсознательные, ведь я именно так назвал бы их — общественно-подсознательные; струя самого что ни на есть абстрактного среди прагматизма, рояль среди поросят, кур и картошки, эта невинная провинциальная гордость, это безвредное честолюбие; все они (сослуживец обвел рукой круг) чувствуют теперь, как сладко щекочет забавная игра в снобизм: «Моя уже — Баха…», «Мой — Бетховена…», самое легкое, конечно, но все-таки Бах, Бетховен, притягательная сила таких имен; и разве этот процесс, хотя и организованно-показушный в своей основе, в сущности, не полезен, массовый дилетантизм — да, рояль — побрякушки, Бах, Бетховен — побрякушки, но это его не пугает, он сам дилетант — он признается в этом и чувствует себя в такой атмосфере как рыба в воде, но, когда он приехал сюда, он уловил потребность… окончил в окружном центре курсы игры на рояле, скрипке и аккордеоне и все три инструмента преподает теперь в Доме культуры, собирается кончить курсы еще и по гитаре; кончил он также курсы руководителей самодеятельных ансамблей (в городе сейчас много ансамблей), а также санитарных инспекторов; по вечерам он играет в ресторане на пианино — простенький аккомпанемент оркестру; не кажется ли нам, что вся его деятельность подчинена благозвучию, ха-ха-ха, днем он инспектирует санитарное состояние ресторана, белые скатерти — благозвучие для глаз, чистота — благозвучие для тела, пища — более локальное благозвучие для… но не будем огрублять разговор, а вечером пианино, песни — благозвучие для души; он хорошо зарабатывает, ездит на музыкальные занятия и в ближние села, жена его говорит, что он как ветер, мчится то туда, то сюда, всегда занят, всегда спешит, даже изменить ей некогда — это так, для смеха.

Мы свернули, и в трехстах метрах от нас показалась автостанция. Они внезапно остановились, я тоже. Грязно-желтое здание, забрызганные грязью автобусы, суетящиеся люди в темной одежде. Раздался голос сына:

— Подумать только, она упала в таком месте. Совсем одна…

— Как это я упустил одну важную деталь, — искренне удивился сослуживец. — Как же я упустил… Когда я шел к вам, я встретил отца одного ученика — вчера его мальчик был последним у нее на уроке. Они попрощались около половины шестого, она начала складывать ноты. Отец говорит, она была в хорошем настроении, сказала ему: «Сегодня я очень довольна, дети стараются…»

— Она сказала это в половине шестого? — спросил сын.

— Да, а через двадцать минут… Но хорошо хоть наши дети, вы понимаете… В последние минуты она была довольна, для нее это было очень важно, чрезвычайно важно… Я давал уроки во многих местах, но такого добросовестного преподавателя, как ваша матушка, не встречал никогда… нигде… Я ведь слушал за дверью — не устает, не жалеет себя, не раздражается; просто невероятно — играет вместе с самым бездарным учеником, напевает ему мелодию, говорит горячо — о чем же, о чем; я никогда ее не забуду, хотя так ее и не понял… Одно мне ясно, но я не сумею это сформулировать: когда я работаю с немузыкальным ребенком, получается дилетантство; когда она работает с таким же ребенком, получается профессионализм, да еще высшего класса… даже если ребенок ничего не понимает, даже если полный тупица… Я перевидал столько профессоров и учителей — и по музыке, и по чему угодно, — все были более вялыми, может, и у них был профессионализм, но или не столь облагороженный, или…

* * *

Они решились пройти эти триста метров. Шли медленно, я за ними.

* * *