Незаметные истории, или Путешествие на блошиный рынок (Записки дилетантов)

Мы редко подходили к коробкам из ликвидированных хозяйств. В этом случае и нам не удалось в полной мере преодолеть чувство некоторой неловкости, сродни подглядыванию в замочную скважину или осмотру жилья только что умершего человека. Но и нам удалось за бесценок спасти несколько милых вещиц. Вот они, приютились в разных уголках нашей квартиры. Вот пасхальная вазочка фарфоровой мануфактуры Кристиана Ширгольца и сына из Тюрингии, произведенная между 1865 и 1907 годами, усыпанная барельефом из (к сожалению, частично утраченных) незабудок. Вот, на кухонном столе, приспособленная под столовый мусор глиняная глазированная табачница с рельефным изображением курильщиков в пивной, эпохи основания кайзеровской Германии. А вот деревянный ларчик с ручкой в виде лисы на крышке в додиснеевской иконографии, словно бы сошедшей с одной из иллюстраций Вильгельма фон Каульбаха 1846 года к поэме Иоганна Вольфганга Гете «Рейнеке лис»[236]: ощерившейся и с хищно прижатыми ушами. Для нас все эти бесполезные предметы – доказательство не только драматичных превратностей человеческой судьбы и причудливой, порой трагической одиссеи предметной среды, но и место памяти о безвестных людях и оптимистическое свидетельство, что забвению можно успешно противостоять.

Альма и Густав

На прилавке одного из крытых помещений блошиного рынка лежит небольшая, диаметром сантиметров десять, круглая фаянсовая шкатулка (см. ил. 26). На ее крышке литографическим способом изображена молодая обнаженная брюнетка в легкой накидке, грациозно, в изящной хореографической позе опирающаяся на кушетку. Кушетка украшена изображениями в стиле свободного танца 1920-х годов: бегущие по кругу женщины в свободных псевдоантичных одеяниях изображены в угловатых, хищных движениях, нарушающих канон балетного искусства XIX века. Такие же мотивы воспроизведены по периметру шкатулки. Я обращаюсь за разъяснением о происхождении предмета и изображения в духе эротической фотографии начала ХХ столетия к хозяйке прилавка – невысокой, дородной, приветливой черноволосой женщине лет шестидесяти. Шкатулка приобретена на испанском блошином рынке. Продавщица, к сожалению, другой информацией не располагает. Я спрашиваю цену, которая кажется мне высоковатой. Оглядываю внимательнее прилавок. На нем преобладают качественные предметы интерьерного дизайна первой половины ХX века, симпатичные безделушки с женских столиков, солидная бижутерия 1950-х годов. Цены, которые мне называет владелица товаров, ниже цен антикварных магазинов, но выше средних цен на вещи такого рода на блошином рынке. Поразмыслив, я обещаю подумать и подойти позже.

Ил. 26. Шкатулка с литографическим изображением обнаженной, фаянс, первая половина ХХ века

* * *

Кажется, этот разговор состоялся в день нашего знакомства с Манни или спустя неделю. Уже покинув блошиный рынок, я поделился с Наташей своими смутными предположениями. В то время я завершал подготовку к работе над большой рукописью о советской хореографической самодеятельности и наверстывал чтение необходимых для этого книг. Среди них была замечательная книга Ирины Сироткиной о свободном танце в СССР 1920-х годов и об одной из героинь этого движения, жене Сергея Есенина Айседоре Дункан[237]. Неудивительно, что натурщица на шкатулке показалась мне похожей на великую «босоножку». Заручившись поддержкой Наташи, я решился на следующих выходных разыскать владелицу шкатулки и приобрести необычный предмет.

В урочный день женщина была на месте, но без искомой вещицы. По ее словам, она не знает, в какой коробке та упакована и в каком из нескольких складских помещений находится.

– Когда-нибудь найдется, – заверила меня жизнерадостная словоохотливая продавщица. – Подходите, я каждую неделю здесь, на одном и том же месте.

Так длилось довольно долго: я еженедельно подходил к прилавку и уходил ни с чем. Но постепенно мы разговорились, я спрашивал то про один ее товар, то про другой.

Однажды разговор зашел о сувенире из Иерусалима, который я нашел на столе владелицы круглой шкатулки. В альбомчике «Цветы святой земли» блокнотного формата под переплетом из оливковых дощечек были наклеены на листы картона композиции из засушенных растений ближневосточного происхождения, защищенные сверху папиросной бумагой. Каждая композиция называлась каким-нибудь из библейских мифических цветов. Подписи на фото были на четырех языках. Второй из них – церковнославянский, или дореволюционный русский. Благодаря старому палестинскому сувениру, какие охотно приобретали в святых местах христиане-паломники, мы наконец познакомились.

* * *