Ни слова про коня

– Одна моя личность – человек современного воспитания и образования, другая принадлежит дикарю, варвару, обитавшему в условиях первобытного существования тысячи лет назад. Почти не случалось так, чтобы одно мое «я» не знало, что делает другое. Кроме того, ко мне никогда не приходили ни видения прошлого, в котором существовало мое первобытное «я», ни даже воспоминания о нем. Эта первобытная личность жива сейчас, в настоящем времени, но, тем не менее, она всегда тянется к образу жизни, который приличествовал тому далекому прошлому.

В детстве я был сущим наказанием для матери, отца и докторов, пользовавших нашу семью, хотя никто даже не приблизился к разгадке моего странного поведения. Никто не мог понять, к примеру, откуда у меня чрезмерная сонливость в утренние часы и чрезмерный подъем вечером. Не раз видели, как я ночью бродил по коридорам, лазал по крышам на головокружительной высоте или бегал по холмам, и все решили, что парень, то есть я – лунатик. На самом же деле я вовсе не спал – какие-то первобытные импульсы толкали меня к этому.

Однажды я рассказал правду какому-то недалекому лекарю, но в ответ за откровенность тот презрительно высмеял меня и назвал все «выдумкой». Однако каждый раз, когда спускались сумерки и наступал вечер, сон словно бежал прочь от меня. Стены комнаты казались клеткой, раздражали, просто бесили меня. Я слышал в темноте тысячи каких-то голосов, разговаривающих со мной. Никто ничего не мог понять, а я не пытался объяснить. Меня считали лунатиком и принимали соответствующие меры предосторожности, но они в большинстве случаев оказывались тщетными. С возрастом я становился хитрее, так что чаще всего проводил ночи на открытом воздухе, наслаждаясь свободой. Потом, разумеется, спал до полудня. Поэтому утренние занятия исключались, и лишь днем нанятые учителя могли научить меня кое-чему. Так воспитывалась и развивалась моя современная личность.

Да, ребенком я был сущим наказанием, таким потом и остался. Я слыл за злого, бессмысленно жестокого чертенка. Домашние врачи в душе считали меня умственным уродом и дегенератом, приятели-мальчишки, которых насчитывались единицы, превозносили меня как «силу», но страшно боялись. Я лучше всех лазал по деревьям, быстрее всех плавал и бегал – словом, был самым отчаянным сорванцом, и никто не осмеливался задирать меня. Я моментально впадаю в ярость и в порыве гнева обладаю феноменальной силой. Теперь Вы понимаете, как Вы рисковали, Лилиан?

– Кажется, да, сэр, – смущенно ответила Лили. – Но прошу, продолжайте.

– Когда мне было девять лет от роду, я убежал в холмы и больше месяца, пока меня не нашли и не вернули домой, жил вольной жизнью, скитаясь по ночам. Каким чудом удалось мне не умереть с голоду и вообще выжить, никто не знал, а я и не думал рассказывать о диких кроликах, которых я убивал, о том, как ловил и пожирал выводки перепелов, делал набеги на курятники на фермах, о том, как соорудил и выстлал сухими листьями и травой берлогу, где наслаждался в тепле утренним сном.

В колледже я славился сонливостью и тупостью на утренних лекциях, но делал блестящие успехи на дневных. Занимаясь самостоятельно по пособиям и конспектам товарищей, я кое-как ухитрялся сдавать экзамены по тем ненавистным предметам, которые читались по утрам, зато в других предметах, читавшихся днем, успевал преотлично. Я был в колледже звездой футбола и грозой для противников, в легкой атлетике меня тоже привыкли видеть первым, хотя порой я обнаруживал приступы совершенно непонятной ярости. Что касается бокса, то товарищи попросту боялись встречаться со мной: последнюю схватку я ознаменовал тем, что впился зубами в плечо своему противнику.

Лилан улыбнулась, но перебить Уорда не посмела. Он начал ходить по комнате и продолжил рассказ.

– После окончания мной колледжа, отец был в отчаянии, не зная, что делать со своим отпрыском, и решил отправить меня на дальнее ранчо в Вайоминг. Три месяца спустя видавшие виды ковбои вынуждены были признаться, что не могут совладать со мной, и телеграфировали отцу, чтобы тот забрал назад своего дикаря. Когда отец приехал, ковбои в один голос заявили, что предпочитают скорее иметь дело с завывающими людоедами, заговаривающимися лунатиками, скачущими гориллами, громадными медведями и разъяренными тиграми, чем с этим выпускником колледжа, носившим аккуратный прямой пробор.

Единственное, что я помню из жизни своего первобытного «я» – это язык. В силу загадочных явлений атавизма в моем сознании сохранилось немало слов и фраз первобытного языка. В минуты блаженства, восторга или схватки я имею привычку издавать дикие звуки или разражаться первобытными напевами. Благодаря этим выкрикам и напевам я с точностью обнаруживал в себе ту пережившую свое время личность, которая давным-давно, тысячи поколений назад, должна была бы стать прахом.

Лилиан невозмутимо слушала, лишь немного втянув щеки, чтобы не рассмеяться, вспоминая ужасные «песни», должно быть ставшие последним звуком для того несчастного койота.