Нидерландская революция

Несмотря на подкупы, спаивание черни, интриги противников, выборы 1633 г. принесли победу «гринью». Сделавшись бургомистром, ла Рюэль стал настоящим хозяином Льежа, и, когда в 1635 г. армии Людовика XIII вторглись в Бельгию, чтобы соединиться с войсками Фридриха Генриха, ждали, что он заявит о присоединении «столицы» к Франции. Во всяком случае было вполне правдоподобно, что он был сторонником присоединения ее к союзу христианнейшего короля с Нидерландской республикой[798].

Тщетно кардинал-инфант пытался примирить его с Фердинандом Баварским. Немногочисленные войска, посланные им на помощь последнему в 1636 г., отличились впрочем лишь тем, что чудовищно разграбили окрестности Льежа и еще более скомпрометировали дело князя-епископа. Грубое обращение испанцев не только заставило капитул жаловаться на это папе, но привело также и к заключению союза между «добрыми городами» и «столицей» и дало ла Рюэлю благовидный предлог обратиться к Ришелье с просьбой о защите «свободы и нейтралитета» страны[799]. Тайные агенты информировали брюссельское правительство о положении, которое с каждым днем становилось все более грозным для Испании. Кардинал-инфант отлично понимал, что успехи народной партий непрерывно усиливают в княжестве престиж Франции и Соединенных провинций, что нейтралитет, с которым носилась народная партия, был лишь пустым словом и что единственным средством разорвать союз льежцев с врагами католического короля было бы подчинить их абсолютизму такого епископа, который был бы так же предан католической церкви  и габсбургскому дому, как Фердинанд Баварский[800]

. Но, с другой стороны, он отлично знал, что они уступят только силе, и помимо того, что он не хотел выступить по отношению к ним в роли нападающей стороны, у его армии, которая вынуждена была одновременно воевать с французами и с голландцами, было достаточно дела, чтобы, не подвергая ее серьезному риску, заставить ее взять на себя еще новые тяготы. Сообщнику графа Берга в 1629 г. графу Варфюзее, бежавшему в Льеж, отлично были известны эти настроения. Для этого беспринципного авантюриста они могли явиться великолепным средством, чтобы помочь ему опять войти в милость. Одна измена заставила его бежать в Брюссель, теперь другая измена должна была открыть ему его ворота. Убийство бургомистра ла Рюэль, являвшегося бесспорным вождем «гринью» и главной помехой всем планам Испании в Льежском духовном княжестве, несомненно должно было завоевать ему признательность инфанта. Последний по всей вероятности был осведомлен о его планах и, хотя он и не поощрял его, но во всяком случае не делал ничего, чтобы удержать его[801]. 16 апреля 1637 г. испанские солдаты, тайно введенные в город, предательски убили бургомистра, которого Варфюзее пригласил на банкет.

Народ не дал виновникам скрыться. Едва только преступление было совершено, как толпа лихорадочно стала удовлетворять свою жажду мести. Слуг предателя, солдат, одного эшевена и некоторых других подозрительных лиц буквально разорвали на части. Труп Варфюзее волокли по улицам до самой рыночной площади, где его за ноги повесили на виселицу. Кармелиты, обвиненные в соучастии в этом подлом нападении, поспешили покинуть город[802], монастырь иезуитов был начисто разграблен, а ректор их заколот[803]

. Гроб с телом бургомистра, охраняемый священниками, в течение трех дней стоял в соборе св. Ламберта, где для прощания с ним проходили непрерывные толпы людей, среди которых можно было видеть даже «детей», оплакивавших «своего отца»[804].

После смерти ла Рюэля все отстаивавшиеся им тенденции необычайно усилились. В течение некоторого времени Льеж являл собой такое же зрелище, как и Гент во время правления Рихове и Гембизе. Возбуждение умов толкало к крайним решениям, побудив наиболее решительных людей взять власть в свои руки. Один протестант, начальник стрелков, Бартель Ролан, организовал особую военную комиссию (g'emin'e de guerre) и подчинил население настоящему осадному положению[805]. Под руководством бургомистра Бекса и его друзей «столица» стала вести себя совершенно как независимая республика и с помощью Музона еще более тесными узами связалась с Францией. В проникнутых пламенным пафосом брошюрах утверждалось, что вся полнота власти принадлежит народу, представленному своими бургомистрами; в них изливались ненависть и презрение к деспотизму епископа, которого обвиняли в том, что он призвал в страну испанцев и убийц.