Нидерландская революция

Но народ встретил новые епископства враждебно не только из страха, что благодаря им провинциальные штаты начнут подпадать под влияние короля, а главным образом потому, что опасались, как бы они не явились шагом на пути к введению в Нидерландах испанской инквизиции. Уже одно это название внушало всем мистический страх. Отлично было известно, что брюггский епископ Петр Курций, ипрский епископ Мартин Ритовий, буа-ле-дюкский епископ Француса Сонний, гентский епископ Вильгельм Линдан, а также гаарлемский и миддельбургский епископы до своего назначения на эти должности исполняли в бургундских провинциях обязанности инквизиторов. Кроме того известно было также, что «брат» Лоренцо да Виллавиченцо и «контадор» Алонзо цель Канто переслали в Мадрид обширный список подозрительных лиц и донесли королю о слишком снисходительном отношении брюссельского правительства к ереси[75]. Не достаточно ли было этого для оправдания внушенных всем подозрений? Напрасно Маргарита и Гранвелла заявляли, что король невиновен в приписываемых ему планах: никто им не верил. Да к тому яге разве могли они в его оправдание официально заявить, что он считал инквизицию в Нидерландах более беспощадной, чем испанская инквизиция?

[76]

II

Возмущение, вызванное Филиппом, всей своей тяжестью обрушилось на Гранвеллу. Не решались прямо нападать на монарха, который, несмотря на; свою все растущую непопулярность, был, однако, защищен еще своим правом законного государя. Зато представлялся слишком благоприятный случай избавиться от всемогущего министра, и этого случая нельзя было упустить. Его недавнее возведение в кардинальское достоинство (26 февраля 1561 г.), подчеркнувшее доверие к нему со стороны государя, еще сильнее разожгло ненависть, которую к нему питали и без того. Вельможи из государственного совета, соблюдавшие до сих пор приличие, решили, что настал момент открыто порвать с ним и объединиться в своих действиях с народом. 23 июля 1561 г. граф Эгмонт и принц Оранский послали королю свои заявления об отставке, мотивируя свой уход из государственного совета тем, что они не хотят больше нести ответственность за вызванные кардиналом события, которым они к тому же не могли оказать никакого противодействия, так как все государственные дела большой важности решаются без их ведома[77]. После того как оба вождя высшей знати открыто перешли таким образом на сторону оппозиционной партии, последняя стала считать все дозволенным ей. На Гранвеллу обрушился невероятный поток оскорблений. Градом посыпались листовки на французском и фламандском языках, клеймившие этого «красного дьявола», эту «презренную гадину», этого «красного дракона», эту «испанскую свинью», эту «папскую каналью». Их ярость была тем сильнее, что им не удавалось вывести Гранвеллу из себя, и он отвечал лишь презрительным молчанием.

Неумелая политика Филиппа II еще ухудшала положение. Гораздо более озабоченный быстрыми успехами кальвинизма во Франции, чем волнением, царившим в Нидерландах, он решил предложить свою помощь Екатерине Медичи. В октябре 1561 г. он приказал Маргарите Пармской двинуть войска во Францию. Трудно было выбрать более неудачный момент для действий. Хотя Гранвелла отлично понимал, какими опасностями чревата была в такое тревожное для Нидерландов время религиозная война, вспыхнувшая во Франции, однако он, не колеблясь, стал убеждать короля отказаться от своего плана. Что касается правительницы, то она умоляла его подумать о продолжающемся истощении провинций. И наконец, главное было в том, что принц Оранский заявил перед советом, что нельзя двинуть отрядов милиции без согласия генеральных штатов[78].

Филипп уступил, но нетрудно себе представить, какое раздражение он должен был испытать при этом. Нидерланды не только не довольствовались больше противодействием его монархической политике, они теперь прямо мешали ему играть роль защитника «истинной веры», роль, которой он дорожил больше всего. Этого было достаточно, чтобы бургундские провинции были заподозрены в Мадриде если не в союзе с гугенотами, то по крайней мере в тайном сочувствии им.

Между тем оппозиция становилась с каждым днем все сильнее и смелее. Поддерживаемая почти открыто вельможами из государственного совета, она стала теперь еще более опасной, перейдя под руководство Брабанта. Последний был богаче и влиятельнее всех остальных провинций не только потому, что здесь находились экономическая столица страны Антверпен и ее политическая столица Брюссель, но также потому, что большинство вождей высшей знати — принц Оранский, Гогстратен, Берг — заседали в брабантских провинциальных штатах[79]. Брабант, примерно как Париж во Франции стал теперь руководить общественным мнением и начал играть доминирующую роль в политической жизни, подобно тому, как он уже раньше добился ведущей роли в хозяйственной и художественной жизни страны. Воодушевленный единодушием своих соседей, Брабант вскоре объединил их разрозненное сопротивление в одно сплоченное национально-оппозиционное движение.