Никогда прежде

– Испугалась, – все же ответила она и опустила руки. Такие тонкие белые руки с длинными изящными пальцами. Я их тоже помнила с детства: как они заплетали мне косички, или как стирали слезы со щек, или повязывали вокруг старого платья шелковый поясок, купленный на вырученную монетку. Может, снова продала что-то из старых роскошных вещей в глупой попытке украсить детское платье.

Я сделала шаг и еще один, пока не сошла по ступенькам и не дошла до нее, остановившись напротив. Теперь мы были одного роста, но она казалась ниже из-за сгорбившихся плеч.

– Дочь, – тихо позвал отец, но я проигнорировала, а остальные молчали, даже мои бедовые братья, которых вообще сложно заставить помолчать.

– Зачем ты приехала?

– Вермонт написал… – у нее сдавило горло, я видела, что она очень старается сдержать слезы, но те уже блестели в глазах, – что ты заболела.

Мать сделала вдох, плечи заметно задрожали, выдох вышел с тихим всхлипом. Она быстро прижала ладонь ко рту, глуша рыдание. Точно так же, прощаясь с Яном, я давила собственные всхлипы. А вот слезы ей удержать не удалось, они предательски покатились по бледным щекам.

– Прости. – Она отступила к двери, но координация подвела. Мать стукнулась плечом о починенную ширму и вздрогнула. Схватилась рукой, ища опору и пытаясь облокотиться на хлипкую перегородку, но та зашаталась и рухнула, повлекши маму следом. Упав на оклеенную золотистой тканью вещь, она уперлась ладонями, приподнимаясь, и случайно прорвала зашитую обивку, а плечи снова задрожали.

– Мама, – Вермонт подскочил на ноги, но его вдруг перехватили Эрик с папой.

А она выглядела совсем жалко в своем роскошном осеннем пальто, сидя на коленях и сотрясаясь от едва сдерживаемых рыданий. И у меня ужасно засвербело в носу, а глаза противно зачесались. И остаться стоять вот так, возвышаясь над ней, я не смогла. Этим своим неумением прощать и верить я уже прогнала прочь необходимого мне человека, не позволив ему даже объясниться, ведь иначе я могла передумать. Но мучить ту, что подарила мне жизнь, было выше моих сил. Я наклонилась, утешающе погладила ее по спине и тихо позвала:

– Мама, не плачь.

Она же вдруг вскинулась и обняла меня за колени:

– Прости меня, дочь!

Да, я прежде совсем не умела прощать, но близкий человек, которому, как теперь понимаю, я готова была простить и ложь, сказал однажды, что судьба учит нас жестоко. Опустившись рядом с ней, я обняла эти поникшие плечи, а она крепко вцепилась в меня и заплакала, уже не таясь.

– Мне неважно, почему ты ушла, я не виню тебя больше.

Мама тоже осталась. И для новой спальни пришлось превращать чердак в мансарду, сооружать шкафы с полками для вещей, что прежде там хранились. Я провозилась со всем три дня, бесконечно обрадовав остальных обитателей дома вернувшейся работоспособностью. Эрик с Вермонтом кинулись мне помогать, а двух других братцев я отправила строгать доски во избежание иной помощи, которую они могли бы придумать. Папа тянул наверх трубы из ванной комнаты со второго этажа, поскольку одной душевой для всех женщин и одного пруда, в котором после ухода Яна даже вода стала другой, для всех мужчин начинало катастрофически не хватать.

Мама вливалась в бурный ритм жизни большой семьи, жившей в маленьком доме без слуг, взявшись помогать мачехе с готовкой. Однако ей заново приходилось вспоминать когда-то усвоенные навыки. Но они удивительно поладили, эти две женщины, которым некого было делить. У обеих была другая жизнь, а за плечами выбор в пользу разных мужчин. Да и папа сумел оставить в прошлом первую любовь и сохранить с бывшей женой хорошие отношения. Он всегда был очень разумным и понимающим, а богатая на события жизнь еще раньше научила его выносить полезное из собственных уроков. И самой уязвленной стороной в этом вопросе оказался, как ни странно, Леонис Эстебан, который вломился в мой дом на третий день, когда мансарда была полностью готова.

Стук в дверь раздался, когда все уже пообедали и закончили с уборкой со стола, а сам стол был сложен и отбуксирован за садовую дверь. Леонис Эстебан явился на порог внушительной фигурой, сжимая в руке резную деревянную трость.

Впрочем, приветствий вроде «Добрый день» мы от него не дождались. Судя по тому, как крепко мужчина стискивал набалдашник, ему стоило огромного труда вообще переступить порог этого дома. Зато громогласный рык «Ева» прокатился аж до самой мансарды, где мама обустраивалась в новой спальне, обрадовавшись, что больше не нужно спать на матрасе в кухне.

Там наверху явно что-то уронили. То ли мама, то ли помогавший ей Вермонт. Я задумалась, не шкаф-кровать ли, которую я удачно придумала прятать за дверцами, чтобы поднять, сложить и освободить пространство для удобства перемещения. Хотя нет. Стук был бы громче.