Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Дорогой друг, воет ветер, лохматые низкие тучи с дождем ползут над поредевшими, жестко шелестящими рощицами. Ах, как мне грустно, грустно, Сонюшка, моя любимая, моя желанная, ведь уже больше полмесяца нет от тебя ни строчки. Сперва я просто тосковал, а теперь такая тревога на душе! Ты меня избаловала своим здоровьем. Ты писала про прострел, но ведь это только неприятно, но не опасно. Я помню по твоим рассказам только, как ты девочкой из Китай-города ездила лечить зубы. Да как ты тяжело заболела в Тиберде, да еще про ту твою болезнь, которая расчистила тебе путь ко мне. Вот и все. И мне порой кажется, что я буду наказан за мое доверие к твоему здоровью. Да мало ли какие беды подстерегают нас. Вспоминай свою безотчетную тревогу в Киеве после Мотовиловки. Ах, если бы хоть несколько строк от тебя! Перечитываю вновь и вновь твои старые письма. Мне удалось непосредственно начальнику отделения передать доверенность, но это еще не значит, что она будет удостоверена. Это последнее, что я в силах сделать. Не можешь ли ты через районный НКВД получить удостоверение моей подписи (следователь Готцев).

11-го. Сразу три письма от тебя. Они застали меня больным. Сегодня я пишу тебе из барака. Надеюсь, что завтра смогу идти на работу. Я ведь все боюсь, чтобы из‐за этих приступов малярии меня не сняли с этой работы.

Надеюсь, что ничто не расстроило ваше путешествие и вы побывали в Ленинграде и окрестностях. Какие бы горькие чувства у меня ни примешивались к этому известью (ах, если бы я мог быть с тобой), все же я испытал большое радостное волнение при этом известье. С жадностью буду читать твое письмо о поездке. А пока буду тревожиться, какое впечатление произведут на тебя близкие мне люди. Какова будет погода! Что вы успеете посмотреть? Я все время представляю тебя в разных дорогих мне местах. Одна уже твоя готовность побывать на могилах меня глубоко тронула. Будь добра, при случае узнай у Татьяны Борисовны, какую книгу перед смертью читала Татьяна Николаевна. Я знаю, что это был роман Голсуорси. Кажется, «Черный цветок». Какое несчастье постигло Дм. Ив.? [493]

Ты напрасно упрекаешь меня за недоверие к себе или за непредусмотрительность. Когда нас привезли в колонну, всем нам были обещаны теплые вещи. И две бригады их немедленно получили. Остальных стали одевать постепенно, но в первую очередь, естественно, наиболее ценных с производственной точки зрения, а не обладающих 20 % трудоспособности — как я. Неужели же я, приехав, должен был тревожить тебя просьбами о вещах. А кто знает для моей жизни, как лучше сложилось. Не думаешь ли ты, что два месяца работ в зимнюю стужу по нагрузке вагонов камнем и гравием не надорвали бы моего сердца больше любой болезни? Я честно пишу тебе о своих нуждах. Высылай только то, что я прошу. Отчего ты пишешь, что купишь теплую шапку, — у меня в чемодане есть медвежьегорская, лохматая с ушами. Перчаток мне достаточно. Руковиц не покупай. Вышли мне только еще одно — теплые кальсоны. Конечно, при получении посылок никто ни на кого не смотрит. Я пишу тебе искренно, что мне будет хватать и меньшее количество. А борюсь я с твоим транжирством. Вот и все.

Напрасно ты волновалась о нашей конторе. Когда началось похолодание — вставили окна, а потом заткнули щели войлоком; на днях поставили печь. Я испытал большое радостное волнение, что ты повидалась с моими сестрами. Спасибо. Сестра художницы все еще у нас[494]

. Это пожилая женщина, вполне сохранившая себя. Жизнь ее личная сложилась очень неудачно. Но она жизнь не разлюбила. Чувствует природу. Хорошо знает цветы. В медпункте всегда прекрасный букет. Очень любит свое детство и раннюю юность и, вспоминая, переживает ее.

Бедная, бедная Лида.

Целую тебя, милая, милая моя Сонюшка.

Твой Коля.

Последнее письмо до перерыва № 5 от 2/IX. Теперь получил без даты и №, № 8 от 13/IX и № 11 от 19-го. Надеюсь, скоро получу промежуточные.

Не надо тебе скорбеть так о моем заключении. Для меня все пережитое совершенные пустяки. Боль вся, вся тяжесть — оттого что я лишен своей былой жизни. Вот и все. Лишения я переношу морально легче других.

13 октября 1938 г. Лесозаводск. Уссури

Дорогая моя, любимая моя Сонюшка, весь полон мыслями о твоей поездке. Верю, что она оживила, обновила тебя и еще больше связала нас тем, что ты побыла в дорогих мне местах. Волнуюсь, конечно, как ты встретилась с моими, но верю, что и Танюша тебя хорошо встретила (хотя, конечно, сдержанно, это в ее характере, она ведь и меня сдержанно встречала). Спасибо тебе и за посланное ей через Шуру пальто. Ужасно-ужасно интересно, как ты нашла Сережу, бабу Катюшу, тетю Аню, семью Ивана Михайловича, всех тех, о ком ты много слышала, никогда не видав. Довольна ли Таня поездкой? Скажи ей, что надеюсь когда-нибудь помочь ей пополнить свои впечатления. Показать ей стрелку Елагина острова, новую Голландию, «Самое красивое место в Павловске» и Фонтаны Петергофа.