Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

В следующих письмах буду ждать о посещении тобой прокурора; получила ли ты мое письмо, которое я написал по твоему совету, и как отнеслась к нему. Как грустно, что письмо мое к твоему празднику не поспело. Получила ли ты его хотя бы с опозданием? 30‐го я в несколько приемов писал тебе, чтобы ты чувствовала, до какой степени я был в этот день с тобою. Судя по всему, ты была у моих в годовщину смерти Татьяны Николаевны (23/IX), во всяком случае, этот день падает на твою поездку. Когда я отвечал на твои предыдущие письма, я не откликнулся на привет Ек. Вяч. и Ек. Н.[504], если можно, передай им сердечный привет от меня. Неужели же Ек. Вяч. — е может быть еще хуже? Как она переживает это? Как они довольны поездкой?

Гогус бесконечно трогает меня. Ах да, хотел сказать тебе, что я помню всю семью Ек. Ник. и чудесную девушку, которая пишет стихи и рассказывала о посещении Городка, где мы были с тобою в последнюю весну. Помню и юношу, который пережил такие пертурбации, пока не устроился при лаборатории, и двух маленьких ребятишек, которых видели с тобой в Переделкине и у которых был любимый цыпленок, которого они отлично выделяли из стайки цыплят.

Все это я помню, и домик вблизи с тем местом, где стоял «Старый дом, старый друг» Герцена. Все это, друг мой, было, и все это прошло.

Я снова поболел. Был назначен в сангородок, но в ночь накануне отправки — температура спала с 39.8 на 36.2, и меня не отправили. Пролежал я снова в медпункте, где чувствовал себя хорошо. Рассказывал санитарке о своих путешествиях в студенческие годы. Кстати, вернулась Романея и очень хорошо теперь ко мне относится. К приступам малярии я привык и переношу их довольно легко. Хотелось мне опять побывать в сангородке, но я боялся лишиться места и, наконец, перерыва в получении писем во время твоей поездки. Поправился я очень скоро. К сожалению, нам пришлось покинуть барак десятников, где было так тихо. Живем мы теперь в кабинке нового барака. Неплохо. Я буду рад, если там останусь надолго. В кабинке нас всего 5 человек. У меня отдельные верхние нары. Есть у нас свой отдельный дневальный. Но здесь уже не будет той тишины, т. к. за перегородкой кипит жизнь барака. Из общего котла теперь я беру из пяти блюд в день не больше одного. Перешел на питание твоими посылками. Кое-что (селедки) прикупаю в ларьке. Теперь у меня редко бывает изжога. Получил первые заработанные деньги — (3 р. 50 к.), теперь получу больше. Удается доставать картофель и жарить его с грудинкой или маслом. (Пришли еще муку.) Теперь можно готовить и каши на печке. Если есть на Арбате галеты, будь добра, пришли. Они бывали в магазине б. Сиц[505]. Если достанешь, сократи сухари. От посылок у меня всё остается запас. Из последней посылки книги получил и газеты (литературные), такая радость. Книг больше не высылай. Ну вот, нужно кончать и деловую часть письма. Целую, моя родная женушка, крепко, крепко.

Твой Коля.

22 октября 1938 г. Лесозаводск. Уссури

Дорогая моя Сонюшка, вчера получил твое письмо от 3-го/X, в котором ты сообщаешь мне о получении моей автобиографии. Видимо, одно или два твои письма пропали или задержались. Я ждал описания, как прошел твой праздник, ждал результатов твоего посещения прокурора. Так как письма пропадают очень редко, то я надеюсь скоро получить и запоздавшие. Мои дни все еще заполнены отрадными мыслями о твоем посещении моего города. Как трогает меня Т. Б.! Но <ко> всему этому примешиваются горькие думы о Кисе и Яд. Ад. Так многое вспоминается. «Все, что было, что манило, что цвело, что прошло, все, все!»[506] (А. Блок).

Эти вечера, возвращаясь домой, я забирался на свои (теперь верхние) нары, доставал «Мишку» — (конфетку) — сколько воспоминаний! Помнишь ли, что эти конфеты были непременным ассортиментом наших поездок за город весной 1934 г.? У меня теперь томик Пушкинской лирики. И вот я читаю, медленно, строчку за строчкой.

…Печаль моя светла

Печаль моя полна тобойТобой, одной тобой… Унынья моегоНичто не мучит, не тревожит,

И сердце вновь горит и любит — оттого,Что не любить оно не может…[507]

Позади — руины монастыря на горе с просветами под арками — на древний Мцхет с его храмом, на Куру и Арагву. Сухие, пахучие травы на крутых склонах. Стихли уже цикады. Глухо шумят воды Куры. Мы с тобой в лодке с маленьким томиком Пушкина в синем переплете. Я читал тогда тебе эти стихи — когда тени гор густыми, зубчатыми полосами протянулись через реку.