Николай Ежов и советские спецслужбы

21 ноября 1938 года Евгения Соломоновна умерла в подмосковном санатории. Акт вскрытия гласил: «Труп женщины 34 лет, среднего роста, правильного телосложения, хорошего питания». Причина смерти – отравление люминалом. По официальной версии, это было самоубийство[298]. Но после последовавшего через три дня падения «железного наркома» распространялись упорные слухи о том, что Ежов сам отравил жену, опасаясь разоблачений своих преступлений. На следствии Николая Ивановича даже заставили в этом признаться. Однако верится в подобное с трудом. Особенно если прочесть одно из последних писем Евгении Соломоновны, сохранившееся в деле Ежова: «Колюшенька! Очень тебя прошу, настаиваю проверить всю мою жизнь, всю меня… Я не могу примириться с мыслью о том, что меня подозревают в двурушничестве, в каких-то не содеянных преступлениях»[299]

. С такими настроениями бедняге было совсем недалеко до самоубийства. Но, во всяком случае, в приговоре Ежову инкриминировалось то, что он «организовал ряд убийств неугодных ему лиц, в том числе и своей жены»[300].

Судя по всему, Ежов лишь помог жене уйти из жизни, передав ей соответствующее лекарство. На допросе В.К. Константинов показал, что Ежов, получив из больницы письмо от Евгении, послал ей снотворное (так сказал Константинову Дементьев). Потом взял безделушку и велел горничной отнести ее Евгении; вскоре после этого Евгения отравилась. Дементьев подумал, что передача этой безделушки была «условным знаком, что она должна отравиться». Когда позже Константинов спросил Ежова, почему Евгения покончила с собой, тот ответил: «Мне думаешь легко было расставаться с Женькой! Хорошая она была баба, а вот пришлось принести ее в жертву, потому что себя надо спасать». Дементьев, в свою очередь, показал, что 8 ноября, немногим более чем через неделю после отправки Евгении в больницу, Ежов послал его ее проведать и передать ей статуэтку, получив фигурку, она «долго плакала и нам так и не удалось ее успокоить». Потом она дала Дементьеву письмо для Ежова, которое он передал в тот же день.

Прочтя первую страницу письма жены, Ежов сразу же порвал его на мелкие клочки. Через три дня Гликина поехала на дачу и привезла оттуда сильное снотворное (люминал) для Евгении. Скорее всего, она не знала, что оно будет использовано для самоубийства.

Вероятно, арест Гликиной и Кориман, последовавший 15 ноября, подтолкнул Ежова дать Евгении сигнал о самоубийстве[301]

.

После ареста Ежов показал, что Зинаида Орджоникидзе, придя из больницы, принесла ему письмо Евгении, в котором та сообщала ему свое решение покончить с собой и просила его прислать ей снотворное. Тогда он послал ей статуэтку гнома, что было условным знаком, и большое количество люминала, который Дементьев ей и передал. Обратно он принес записку, в которой Женя прощалась с Колей. Потом Ежов говорил: «Женя хорошо сделала, что отравилась, а то бы ей хуже было»[302].

Непонятно, почему в тот момент не застрелился сам Ежов. Ведь мог бы понять, что в живых его не оставят. Но на роль Ромео при Джульетте он не подходил.

В отличие от Ежова Евгения Соломоновна никаких преступлений не совершала. Беда Жени была в том, что она очень любила красивую светскую жизнь, и ради нее любила представителей советской элиты. Когда она вышла замуж за Ежова, он еще не был ни палачом, ни представителем первого ряда номенклатуры, одним из вождей. Если бы Хаютина не вступила в брак с Ежовым, она, скорее всего, подверглась бы репрессиям (все ее предыдущие мужья были расстреляны), но, по всей видимости, репрессии ограничились бы лагерем и ссылкой и шли бы по линии «члена семьи врага народа». После же брака с Ежовым шансов остаться в живых у Евгении не было. Если бы она не покончила с собой, то была бы арестована, подверглась избиениям и пыткам, призналась бы в участии в мнимом «заговоре Ежова» и была бы расстреляна. Близость к Ежову гарантированно губила людей.

Братья Бабулины впоследствии показали, что «после отравления жены Ежов пил запоем и пытался застрелиться, но Дементьев у него отнял оружие. Кроме того, Ежов, со слов Дементьева, опасался ареста и находился все время в крайне взвинченном состоянии»[303].

Насчет отнятого оружия звучит как-то по-детски. Во-первых, у Ежова наверняка был не единственный револьвер. Во-вторых, если бы Николай Иванович действительно хотел застрелиться, он не стал бы это делать в присутствии посторонних. Скорее всего, попытка самоубийства была лишь демонстрацией, направленной на то, что Дементьев и другие его успокоят, скажут, что не все потеряно, что надо жить дальше…