Николай Ежов и советские спецслужбы

А тут был еще подозрительный литературный салон, который держал Кольцов. О нем дала показания одна из арестованных его посетительниц: «Арестованная троцкистка ЛЕОНТЬЕВА Г.К. показала, что КОЛЬЦОВ объединял вокруг себя законспирированную троцкистскую группу литераторов и старался продвигать их в «Правде», в «Крокодиле» и «Огоньке». На квартире КОЛЬЦОВА в доме правительства был организован салон, где собирались писатели: Б. ЛЕВИН, В. ГЕРАСИМОВА, ЛУГОВСКОЙ, С. КИРСАНОВ, М. КОЛОСОВ, М. СВЕТЛОВ и другие.

КОЛЬЦОВ являлся негласным центром, вокруг которого объединялись люди, недовольные политикой партии вообще и политикой партии в области литературы в частности.

Встречи и разговоры в салоне КОЛЬЦОВА имели совершенно определенную политическую направленность. Критика существующих порядков в литературе, в общеполитической жизни, в редакции «Правды» – вот что составляло обычную нить общения. Встречи эти происходили и в отсутствие КОЛЬЦОВА, но, когда он бывал дома, направление разговора отнюдь не менялось, а только приобретало большую остроту».

Далее в своих показаниях ЛЕОНТЬЕВА говорит о политически вредной линии в печати, проводившейся КОЛЬЦОВЫМ.

«Быт и нравы группировки и, если можно так сказать, «рабочее кредо» заключались в том, чтобы выкачать, как можно больше денег за то «чтиво» и «очерковую муть», – которую печатали и под которую нельзя было «подкопаться» в политическом смысле.

Такое приспособление вместо единой ясной политической линии проводилось в более широких масштабах КОЛЬЦОВЫМ в «Правде». Исходя из политического применительства, боязни «не попасть в точку», КОЛЬЦОВ пренебрегал многочисленными сигналами о разложении или преступлениях партийной и советской верхушки в целом ряде краев и областей, заявлял мне в нескольких случаях подобного рода, что даже отдаленный намек в фельетоне на ответственность того или иного известного партийного работника за какое-либо безобразие – является недопустимым, отводил удары в самых вопиющих случаях от различных нужных ему или известных людей – на долгое время «Правда» ставилась в положение органа, констатирующего факты такого рода лишь после постановления ЦК или разоблачений НКВД.

Во имя этого политического приспосабливания и боязни собственного провала, фельетонный отдел «Правды» устранялся от критики и на целые кварталы заранее намечался план фельетонов на абстрактные темы, служившие ширмой, отгораживающей газету от реальной жизни. Темы были такие: о любви, о дружбе, о преданности, о долге и прочие.

Все эти темы распределялись между теми же членами группировки, людьми, чей моральный и политический облик крайне мало соответствовал высоким гражданским понятиям, которыми приходилось оперировать».

Сталина компромат заинтересовал, и он оставил на справке резолюцию: «Кольцова вызвать. Ст.»[291].

Среди посетителей кремлевского кабинета Сталина в сентябре – декабре 1938 года Михаил Ефимович не значится. Но нельзя исключить, что Сталин принял Кольцова на своей даче. Вождь также мог поручить побеседовать с Кольцовым кому-то из своих подчиненных: Маленкову, Ежову или Берии. Сегодня неизвестно, состоялся ли предписанный Сталиным вызов Кольцова или Михаила Ефимовича сразу же арестовали.

Направляя Сталину материал на Кольцова, Ежов и Берия преследовали каждый свои цели. Николай Иванович хотел успеть побыстрее расстрелять опасного свидетеля. А Лаврентий Павлович, прекрасно знавший, что дни Ежова на свободе сочтены, собирался, наоборот, плотно поработать с Кольцовым подольше, чтобы использовать его показания против Ежова на будущем следствии. Берия понимал, что вскоре ему придется вести следствие по делу Ежова с заранее предрешенным приговором.

9 января 1939 года Вернадский отметил тяжелые последствия «ежовщины» на Украине: «В Кременчуге – ни одной церкви, в окрестных селах – тоже. Население относится к этому тяжело. В самом городе нет дома, где бы не было арестованных при Ежове. Много арестованных крестьян»[292]. Террор затрагивал рядовых рабочих и крестьян не меньше, чем интеллигенцию и партийно-государственный аппарат. Только мало кто из простых людей вел дневники и писал мемуары. Поэтому и свидетельств о конкретных жертвах среди этих групп населения сохранилось гораздо меньше.

19 января Михаил Пришвин философски заметил: «В народе сейчас, пожалуй, скорее можно найти человека, который предскажет о завтрашнем дне, чем среди ученых.

(Как мы узнали за ½ года, что Ежова уберут: они жили в Кремле, а квартиру старую они… отдали тетке, и та вызвала из-за границы родственников. Наша прислуга, однако, узнала от их прислуги, что Ежова Евгения Соломоновна тетке своей велела: «Не зови родственников, может быть, нам самим еще придется жить».)