Трагедия русской армии, происшедшая весной и летом 1915 года, оставила жестокий след на всех, кто уцелел. Была уничтожена половина армии. Кровавые потери (убитыми и раненными) составили 1 400 000 человек. 976 000 солдат были взяты в плен. "Весну 1915 года я запомню на всю жизнь, - писал генерал Деникин. - Отступление из Галиции явилось огромной трагедией для русской армии... Германская артиллерия перепахивала целые линии траншей, а вместе с ними и их защитников. Мы почти не давали отпора - нечем было ответить. Наши пехотные полки, хотя и выбились из сил, отражали штыками одну атаку за другой... Кровь лилась нескончаемым потоком, наши ряды все больше редели. Количество могил постоянно увеличивалось" [Не удивительно, что русские бойцы, уцелевшие в этом аду, стали считать артиллерию "богом войны". Тридцать лет спустя, в апреле 1945 года, когда маршал Жуков начал решительный штурм Берлина, в артиллерийской подготовке участвовало 20 000 орудий. (Прим. авт.).]
Скрыть от тыла происходящее на фронте было невозможно. Оптимистические настроения, существовавшие в начале войны, когда русские гвардейцы рассчитывали пройти маршем по Унтер ден Линден раньше чем через полгода, уступили унынию и отчаянию. В занесенных снегом, молчаливых городах России уже не устраивали балов: юноши, весело танцевавшие на них два года назад, лежали убитые в лесах Восточной Пруссии или на склонах Карпат. На Невском проспекте уже не видно было ни флагов, ни оркестров, исполняющих народный гимн, ни ликующих толп народа. У витрин стояли и зябли группы людей, читавших списки убитых и раненных. По всей стране госпитали были забиты ранеными - терпеливыми, ласковыми и как дети благодарными за заботу. "Ничего, сестренка", - говорили они в ответ на слова участия, вспоминала Мэриэль Бьюкенен, дочь британского посла, работавшая сестрой милосердия в одном из петроградских госпиталей. Лишь изредка сестрам милосердия доводилось слышать от солдат негромкое: "Больно мне, сестричка".
Тот дух национального единства, который до глубины души тронул императора в начале войны в Петербурге, а потом в Москве, исчез; вместо него снова возникли прежние подозрения, распри и ненависть. В Петрограде проявлялась ненависть ко всему германскому. Из репертуара концертных залов были изъяты произведения Баха, Брамса и Бетховена. Чернь била витрины, принадлежавшие немцам булочные, грозились поджечь немецкие школы. В рождество 1914 года Священный Синод принял неумное постановление запретить рождественские елки, поскольку, дескать, это германский обычай.
"...Подыму скандал, - написала императрица государю, узнав об этом. Зачем же отнимать удовольствие у раненных и детей на том основании, что елка первоначально была перенята из Германии? Эта узость взглядов прямо чудовищна".
Но особенно ярко германофобские настроения проявлялись в Москве. На тех, кто разговаривал по-французски во время поездки на трамвае пассажиры, не знавшие иностранных языков, шипели: "немцы". О государыне, урожденной немецкой принцессе, ходили злые анекдоты. Самым распространенным был следующий: "Идет генерал по залу Зимнего дворца и встречает плачущего цесаревича. Погладив ребенка по голове, генерал спрашивает: "Что случилось, малыш? Почему ты плачешь?" Сквозь смех и слезы наследник отвечает: "Как же мне не плакать?" Русских бьют - папа плачет. Немцев бьют - мама плачет".
После разгрома слывших прежде непобедимыми русских армий жители Москвы устремились на улицу, чтобы выместить на ком-то свой гнев. Британский генеральный консул в Москве Рой Брюс Локкарт писал: "Десятого июня в Москве вспыхнули антинемецкие беспорядки, и весь город был на протяжении трех дней в руках черни. Магазины, фабрики и частные дома, принадлежавшие немцам или лицам с немецкими фамилиями, подверглись нападению и были разгромлены. Загородная вилла Кнопов, русско-немецких пионеров русской хлопчатобумажной промышленности, была сожжена дотла. Полиция не могла или не хотела вмешиваться... Я видел, как на Кузнецком мосту толпа громила лучшие музыкальные магазины Бехштейна и Блютнера, как рояли, пианино и фисгармонии выбрасывались из всех этажей на улицу".