Иные дни – иное дело!Бывало, помнишь ты, барон,Самонадеянно и смелоЯ посещал наш Геликон;Молва стихи мои хвалила,Я непритворно верил ей,И поэтическая силаОгнём могущественным билаИз глубины души моей!А ныне? – Миру вдохновенийДалёко недоступен я;На лоне скуки, сна и лениТомится молодость моя!Моей Камены сын ослушной,Я чужд возвышенных трудов,Пугаюсь их – и равнодушноГляжу на поприще стихов.Блажен, кто им не соблазнялся!Блажен, кто от его сует,Его опасностей и бедУшёл в себя – и там остался!..Завидна славы благодать,Привет завиден многолюдной;Но часто ль сей наградой чуднойЛаскают нас? И то сказать —Непроходимо-беспокойноСлуженье Фебу в наши дни:В раздолье буйной толкотни,Кричат, бранятся непристойноЖрецы поэзии святой…Так точно праздничной поройКипит торговля площадная;Так говорливо вторит ейРазноголосица живаяСтарух, индеек и гусей!Туда ль душе честолюбивойНести плоды священных дум?Да увлекут они счастливоПростонародный крик и шум!... . . . . .
…Ну так, барон! Поэтов богу
Поставь усердную свечу,Да вновь на прежнюю дорогуМои труды поворочу,Да снова песнью сладкогласнойЯ возвещу, что я поэт —И оправдается прекрасноМне вдохновенный твой привет!1828
Николай Языков – брату Петру, 20 сентября 1828 года, из Дерпта:
«Воейкова выздоравливает, расцветает новою жизнию и процветает в Женеве; она познакомилась там с Бонстетеном, с Сисмонди, которые говорят ей комплименты, делают с ней анекдоты, фигли и вообще ласкают ее. Вот один из первых: Сисмонди, утверждая, что скоро будут господствовать в Европе, присовокупил, что он, впрочем, сейчас же готов предаться самовластию Александры Андреевны (für die Galante Welt!). Что она отвечала – неизвестно; можно только догадываться, что в этом предложении, при дальнейшем разговоре, споре или прении, подлежащее не переменилось! Сисмонди, правда, человек немолодой, ему уже давно за 50, но с его стороны: чем старее – моложе, а с другой: слава! Судьбы Вышняго неисповедимы!»
Пушкин. К Языкову. 1828.