Николай Языков: биография поэта

Грехи первого типа можно в целом описать как грехи против Матери-Земли, образа в духовной поэзии настолько мощного, что он почти поднимается до образа Богородицы, а порой совсем чуть-чуть отделяет от того, чтобы между ними возник знак равенства – сказители этого не допускают, но такой соблазн постоянно витает в воздухе. Это, конечно, прямое наследие языческих времен, когда Мать-Земля, плодоносящая, кормилица, была предметом особого поклонения. И, через нее, предметом особого поклонения становилось все то, что способствовало продолжению рода, непрерывности существования человека на земле. Отсюда, грехи такого типа как заговор на урожай или на корову, чтобы у соседей зерно не уродилось или пропало молоко, вытравливание младенца в утробе, расстройство свадеб, неуважение к родителям, тебя породившим, ставятся выше чем, например, убийство или добрачные связи. «В религии рода имеет значение не личная чистота, а объективно-природная норма половой жизни. Вот почему в перечне тяжких грехов мы не находим блуда (греха против девства), а только прелюбодеяние как извращение родового закона… Грехи против рода суть грехи против матери-земли. Придавая им нарочито-тяжкое значение в иерархии зла, народ свидетельствует о своем особом почитании божественно-материнского начала.»;

Казалось бы, здесь такое язычество и такое искажение христианства, что дальше некуда. Но именно здесь языческое поклонение земле достигает такой напряженности, что превращается в свою противоположность – в поклонение Творцу, эту землю сотворившему. «Если называть софийной всякую форму христианской религиозности, которая связывает неразрывно божественный и природный мир, то русская народная религиозность должна быть названа софийной.

В духовных стихах расстояние между Творцом и тварным миром настолько сближено, что едва ли правильно говорить даже о творении мира там, где, для народа, речь идет о космогонии.» «Природа безгрешна и свята. Но человек сквернит землю и обременяет ее тяжестью грехов.» Безгрешна и свята она потому, что она – творение Божье и Господь постоянно овевает ее Святым Духом. «Это излияние Св. Духа не ограничено Церковью, хотя, как мы увидим дальше, в церковном быте народ чувствует особенно живо Его присутствие. Но вся земля приемлет Св. Духа, который, по драстическому выражению одного стиха, даже воплощается в ней:

Воплотив Свят ДухВо сырую землю,Во всю поселенную.

Живущий в природе святой дух ощущается народом в дыхании воздуха, ветра и благовониях земли.» И возникает совсем иное поклонение природе, не «паническое» (от слова Пан, то есть, буйно-языческое, все ради плодородия), а благоговейно приемлющее ее во всех проявлениях как единое творение Божье, порой аскетическое («Царевич Иосаф», с его горячей хвалой бесплодной пустыне): «Этот скорее этически обоснованный религиозный дуализм не имеет ничего общего с космологическим дуализмом манихейства-богомильства, отражение которого иногда пытались искать в наших стихах. В резкой противоположности манихейству русский стих принимает онтологическую божественность природы, которую мы назвали софийной. В ней он видит то же благое, материнское начало, что и в Богородице, которая имеет свое дольное отражение в религиозном образе Матери-Земли. Однако материнство имеет не одно этическое значение – жалеющей любви: за ним выступает и древнее религиозное начало плодородия, из которого вырастает этика родовой жизни. Впрочем, все страстное, «паническое», – все следы языческого Ярилы элиминированы из народного понимания земли. Ее красота является бесстрастной, скорбной, матерински-девственной, под глубоким влиянием церковного образа Богоматери. Мать-земля этизируется настолько, что становится сама, подобно Богородице, хранительницей нравственного закона»;

Со вторым рядом грехов – против обрядности и ритуальности – совершается совсем иной переворот. Духовная поэзия вплотную подходит к тому, что исполнение обрядов и ритуалов вполне достаточно и без понимания сути и смысла христианства, – «соблюдай двенадцать великих пятниц в году» и спасешься, что бы ты еще в своей жизни ни творил, – то есть, начинает превращаться в чисто языческий культ под маской христианства, – и осекается. Не то, что отшатывается, но, через поэтический анализ происходящего, открывает для себя, что может возникнуть пустота, которую следует заполнить полнотой милосердия: «Народ знает, что один обрядовый закон без любви не спасает:

Аще который человек много постится

Да зло помнит, —Да не есть ему спасение будет.

…Или:

Вы б душу пасли постом и молитвой,Тихомольной милостыней,Поклонами полунощными.

Тихомольная (вар.: тихомирная), т. е. потаенная, милостыня, ночная молитва убивают все возможности показного, фарисейского благочестия на основе «иосифлянского» ритуализма. Таков средний, очень смиренный и очень русский идеал мирянского благочестия.»