Николай Языков: биография поэта

Легко угадываются в персонажах и черты друзей Языкова: братьев Киреевских, Вульфа, Шепелева, других. Языков вроде бы приближает эти сценки к дружеской пародии, шутке для своих, тексту домашнего капустника, остроты, подначки, ирония и самоирония которого могут быть понятны только тесному кругу – но при этом, за интимно шутливым флером, проступает и другое: разговоры о судьбе России, о судьбе поколения вполне серьезны, они искренне и глубоко волнуют всех друзей: дружеская шутка становится точным хирургическим срезом, по которому можно увидеть, чем живет и дышит все российское общество. Непритязательные события, лежащие в основе двух сценок, становятся теми «типическими обстоятельствами», через которые нам открывается широкая и полная картина действительности. И та поэзия обыденного, поэтические глубины обыденности, которую так замечательно раскрывал Языков в своих дружеских посланиях и элегиях на «мелочи жизни» (хвала халату, хвала присланному табаку и т. д.) здесь не только сохраняется, но и получает развитие в ином ракурсе, в ином повороте: через характеры, через приметы конкретной эпохи, через живописную жанровость.

Эти сценки настолько в духе «Повестей Белкина», которые Языкову когда-то пришлись так не по душе (брату Петру, 18 ноября 1831 года: «Как тебе понравились «Повести Белкина»? Мне так не очень: «Выстрел» и «Барышня-крестьянка» лучше прочих, а прочие не стоят и письма и тем паче печати.»), что возникает полное впечатление: Языков не только отдает дань уважения и памяти Пушкину, он кардинально переосмысливает многое. Он, как и Пушкин, начинает любить «фламандской школы пестрый сор», и этот пестрый сор ему удается теперь запечатлеть естественно и органично. Если в «Жар-птице» отсылки к приметам современной эпохи выглядели не очень натурально и навязчиво – «газеты», перечисление модных в 1820-30ых годах танцев и т. д. – то в этих сценках все четно становится по нужным местам. Художник окончательно овладел рисунком, стал мастером.

И не только это. Та поэтическая струя, которую вносит Языков в «бытовое и мелочное» – разумеем не одно лишь то, что «житейские анекдоты» написаны стихом, а не прозой, а в первую очередь поэтическую наполненность атмосферы, поэтическое восприятие жизни – в огромной степени перекликается с той поэтической струей, поэтической интонацией, которую вносил в свои произведения Гоголь. Вспомним хотя бы спор про существование призраков, где подтверждения реальности их существования переплетаются с юмором, заземляющим, принижающим, приземляющим тему – и одновременно, как раз за счет этой приниженности, делающим весь диалог, да и сами рассказы о призраках, более достоверным:

Скачков

… Скажи ты мне, мой милый,Ты, Пронской, полно! Ты опять унылоЗадумался, скажи свой приговор:Ведь ты читал ту книгу? Мир явлений

Из-за могилы, право, сущий вздор!

Дрянской

Однако же, друзья, и до сих порНе решено…

Пронской

Об этом много мнений;Защитники таких духовиденийЗашли уже чрезмерно далеко,Предположив решительно возможность…

Дрянской

А для ума почти равно легкоДоказывать неложность их и ложность,Не испытав на деле.

Хворов

Так, ты прав,Весьма легко, когда не испытав…

………….

Хворов

…Мы слушаем.

Скачков

У бабушки моейБыл человек, слуга ее, лакей,Старик Мирон; слуга он был примерный,Любил мести полы, и мел он их всегдаТак смирно, тихо мел, что господа,Весьма остро, за то его прозвалиМироном тихим. Умер он. Так что ж!Теперь таких усердных не найдешь:Ленивее и хуже люди стали!

В полночный час Мирон и мертвецомХодил мести полы в господский домИ мел, как прежде. Многие видали,И много раз, и дед мой видел сам,И бабушка ходила со свечамиВ гостиную и наблюдала там,Как по полу пыль ехала рядамиК дверям сама, а щетки не видать!Вот вам, друзья, извольте рассуждать!

Такое вполне нашло бы место у Гоголя – и в «Петербургских повестях», и в «Мертвых душах», и в «Ревизоре», а уж в маленьких драматических набросках – тем более.