Николай Языков: биография поэта

Да, Волга все равно лучше… Но какой привет и Германии, и всей Европе, всему лучшему в ее культуре, истории, на ее пространствах. После этого Языков мог сколько угодно писать, в послании к Гоголю например, ироничные строки, за которые его тем яростнее стремились причислить к оголтелым националистам и врагам всего передового, —

Отрады нет. Одна отрада,Когда перед моим окном,Площадку гладким хрусталёмОледенит година хлада:

Отрада мне тогда глядеть,Как немец скользкою дорогойИдёт с подскоком, жидконогой, —И бац да бац на гололедь!

– но здесь опять возвращение к давней мысли и давнему недоумению, что же и почему Европа вползает в ничтожество после своих свершений; и здесь, как ни странно, Языков (скорее всего, того не зная) в очередной раз полностью солидаризируется с Чаадаевым, который неоднократно писал и разъяснял, что России надо брать пример с великой Европы прошлых веков, когда Россия была в ничтожестве, а Европа расцветала; теперь же, когда Европа все больше сползает в распад и ничтожество, и неважно, когда это станет очевидно, через сто, двести или триста лет, России предстоит взять на себя главную роль, потому что лишь ее путь ведет к истинному величию… Все равно, как бы Языков ни относился к «немчуре» (и здесь еще раз надо осознать, что «немчура» для Языкова не национальность, а некое общее явление, от принадлежности к той или иной нации, может, сколько-то и зависящее, но не слишком), мы снова и снова будем повторять – как заклинание, как призыв и мольбу, с надеждой и верой, вечное и неизбывное:

Блистай, красуйся, Рейн! Да ни грозы военной,Ни песен радостных врагаНе слышишь вечно ты; да мир благословенныйТвои покоит берега!Да сладостно, на них мечтая и гуляя,

В тени раскидистых ветвей,Целуются любовь и юность удалаяПри звоне синих хрусталей!

Не сбылось, к сожалению, пожелание Языкова. Берега Рейна повидали такое, что страшно вспомнить. Так же, как и берега Волги, от которой Языков передал Рейну столь пламенный привет. Но, все равно, остается надежда на будущее, на то, что братство рек, воспетое Языковым, станет и братством людей.

Вот оно, то, что мы уже обозначали – чтобы далеко не ходить в поисках определений – заезженным до боли, почти до неприличия термином «всемирная отзывчивость». Языков поднимается наконец к этой всемирной отзывчивости не умозрительно, не теоретически, потому что так надо, а всем сердцем. И поднимается тогда, когда через Гоголя, через искры, высеченные началом дружбы с ним, его стих по-новому обретает разговорную, почти простецкую интонацию, когда на глубинном фундаменте «никчемного и незаметного» находит себе опору, такую же, как у Гоголя в «Шинели», «Старосветских помещиках»… Да где угодно, вплоть до «Мертвых душ».

Очень интересно письмо Языкова из Ниццы Василию Андреевичу Елагину – младшему брату, по матери, Петра и Ивана Киреевских.

Отправлено 2 (по европейскому стилю 14) апреля 1840 года:

«Достойно и праведно благодарю Вас за письмо Ваше и паче за Ваше воспоминание обо мне: оно освежает, услаждает и утешает вялую, горькую и горемычную жизнь мою под веселым небом юга, в стороне лимонов, олив и лавров и в виду средиземных вод, которые мне уже давно наскучили, как лекарственные. Нетерпеливо жду письма от Петра Васильевича вместе с известием о начале печатания песен: боюсь, чтоб он вовсе их не бросил, углубившись еще и в мир византийский. Как жаль мне, что я теперь не в Москве, что не слышу этих жарких и коренных споров о предметах важных! Воображаю А. И. Тургенева защищающимся от наших подвижников! На Петра Васильевича надеюсь, что он препобеждает своих противников: я видел меч его, я уверен, что он уже достал себе и щит веры, и камень веры, и пращицу духовную, да отражает и поражает ими латинство и лютерство!