Никто нигде. Удивительная автобиография аутичной девочки

Я не заметила, как в комнату вошла Кэт. Она молча смотрела, как Перри подошел ко мне, лег передо мной на пол лицом вниз, плотно прижав руки к бокам, дрожа от волнения всем телом.

– Посмотри на меня, – сказала я. Действия его были мне понятны – сколько раз сама я чувствовала то же самое! – Смотри, я позволяю дотрагиваться до себя.

Я не отрывала глаз от лежащего Перри, и по лицу моему катились слезы. Я читала его поведение, как книгу – и сама дрожала от головы до пят. Если бы здесь был валлиец! Если бы он сумел понять себя так, как понимала я себя сейчас!

Обернувшись к Кэт, я увидела, что она плачет.

– Никогда не думала, что у него есть язык, – проговорила она. – А он все это время говорил на своем языке, только я не знала, как ему ответить!

По ее словам, сын никогда еще не выглядел настолько «нормальным». А мне никогда еще не случалось так хорошо понимать другого человека.

– Мы считаем, что наша задача – учить аутичных людей, – сказала Кэт. – Но теперь я понимаю: это нам предстоит многому у них научиться.

Кэт работала в школе для аутичных детей. Сейчас дети были в лагере, и Кэт пригласила меня туда. Мне страшно было отказаться от привычного расписания. Одно дело – обходиться без расписания вовсе, и совсем другое – нарушить уже установленный еженедельный распорядок, отправиться в какое-то чужое место, пусть всего на один день. Однако Кэт заверила, что приглашение остается в силе: я могу приехать, когда захочу, пробыть столько, сколько смогу, а потом уехать.

Поездом, автобусом, а затем такси я добралась до лагеря, расположенного в сельской местности в центре Кента. Здесь меня поразило количество людей. Кэт сказала, что предупредила их о моем приезде, однако это не отменило обычных: «Привет, а вы кто?» Я приклеилась к Кэт и позволила ей говорить за меня.

Не все дети в школе и не все, кто собрался в лагере, были аутич-ными; но одна девочка за обедом в столовой показалась мне удивительно знакомой.

Энн было восемь лет, но выглядела она на шесть; хрупкая, бледная, с длинными светлыми волосами – совсем как я. Я сразу узнала ее взгляд: один глаз тупо смотрел вперед, второй был скошен к переносице. Она прижалась ртом к краю стола и исследовала его поверхность языком. Я смотрела на нее – и чувствовала, как будто меня выставили всем напоказ.

Кэт рядом не было, а другие воспитатели нетерпеливо кричали на нее; по взгляду Энн было понятно, что их крики для нее сливаются в неразличимую массу злых, угрожающих звуков. А ведь это специалисты, думала я и вспоминала подход матери к моему воспитанию. Я смотрела на Энн и думала: я знаю, где ты сейчас.

Все попытки заставить Энн что-то сделать оборачивались страшной истерикой – такой, какой только можно ожидать от ребенка, слепого и глухого ко всему миру, да, судя по всему, и к самой себе. Однако чего-то не хватало. Она не умела себя успокаивать. Я поняла, что необходимо предложить ей ритуал – что-то такое, за что она сможет держаться, что поможет ей успокоиться настолько, чтобы открыть глаза и бросить взгляд на «их мир». Но на глазах у других это было просто невозможно.

Энн пошла за мной, и я вывела ее на улицу, на неогороженную зеленую лужайку. Она шла за мной, а я от нее, стараясь наступать на ее тень. Постепенно она начала обращать внимание на мою тень; теперь то она гонялась за мной, то я за ней, и обе мы не отрывали глаз от теней и ног друг друга. Подняв глаза, я увидела, что несколько учителей наблюдают за нами из окна кухни – и подумала: «Кто же из нас теперь обитает в мире за стеклом?»

Был вечер, и детей укладывали в кровати. Нелегкая задача – уложить спать детей, которые не привыкли к покою и не очень понимают, для чего нужен сон. Один аутичный мальчик в темноте прыгал на кровати вверх-вниз. Энн отчаянно вопила; воспитательница присела к ней на кровать и протянула ей куклу – но это, похоже, перепугало ее еще сильнее.

«Ох уж эти куклы, символы нормальности, – думала я. – Кошмарное напоминание о том, что «нормальным детям» положено успокаиваться от присутствия людей – или, по крайней мере, их подобий».

Воспитательница начала кричать, чтобы Энн заткнулась наконец, и все пихала ей куклу, а та снова и снова сбрасывала ее с кровати. Я поняла, что больше не выдержу. Отодвинула женщину, убрала куклу и протянула Энн свою расческу. Энн провела пальцами по зубцам расчески, еще и еще раз, прислушиваясь к ощущению и к легкому, едва слышному звуку. Я начала напевать ей мелодию без слов – простенький мотив, повторяющийся снова и снова, которым часто убаюкивала себя, и в том же гипнотическом ритме постукивала пальцами по ее плечу. Ей нужно что-то надежное, думала я. Что-то такое, к чему можно обратиться в любой момент. И пусть потом все специалисты мира отучают ее от «дурной привычки»!

Всхлипывания Энн затихли, взгляд замер. Я взяла ее за руку и, не прекращая петь, начала отстукивать ритм по плечу ее собственной рукой.